В начале ноября в Донецке – золотая осень. На бульваре Пушкина разноцветные листья на мгновение будто повисают в воздухе и с тихим шорохом падают под ноги. Острый запах осенней листвы смешивается с ароматом кофе, только что смолотого в уличном вагончике-кофейне. В голове не укладывается, что война совсем рядом. И если в центре Донецка люди стали потихоньку отвыкать от грохота взрывов, на окраинах артиллерийская канонада и автоматные очереди по-прежнему неотъемлемая часть бытия – как, впрочем, и в подконтрольных украинским властям населенных пунктах, расположенных непосредственно по ту сторону «линии соприкосновения», разделяющей правительственные силы и пророссийских «сепаратистов».
Война продолжается, в октябре-ноябре обстрелы участились, выросло число гражданских потерь. В Донецке по-прежнему действует комендантский час с 23-х до пяти утра. Но город опять полон жизни: на улицах играют дети, в центре снова работают дорогие бутики, только что открывшийся новехонький гипермаркет приветствует толпы покупателей. Из бесчисленных кафешек, баров, ресторанчиков доносится музыка.
Жизнь как она есть. Обычная нормальная жизнь. Но под тонким налетом нормальности -- бездна страха.
В ярко освещенном, праздничном кафе мой виз-а-ви оглядывается через плечо на стайку щебечущих за коктейлями дам. «Простите, мы, конечно, негромко разговариваем, но мало ли… Подслушают, позвонят ‘куда надо’ – и добро пожаловать в подвал».
Он смущенно улыбается и объясняет, будто оправдываясь, что МГБ – местное «министерство государственной безопасности» – практически вездесуще, у него всюду уши, и управы на него никакой. И даже если сидеть тише воды, ниже травы, так или иначе с этим соприкоснешься. Вот недавно компьютер забарахлил, а специалист, пока разбирался с «железом», вдруг спрашивает, нет ли на примете хорошего адвоката. Сына у него, оказывается в МГБ забрали, уже несколько недель прошло, семья мечется, не знают, что делать.
Мой собеседник вздыхает, глядя в столешницу: «Конечно, хочется помочь. И я со знакомым адвокатом посоветовался – ну а что он может сказать?.. Из подвала один выход – обмен. Ну или выкупить человека можно, если есть большие деньги… А откуда они у обычных людей? Вот и думаешь, а если меня заберут или, не дай Бог, кого из родных, куда тут бежать, куда стучаться? Безнадежно это».
И здесь надо бы что-то посоветовать… От международной правозащитной организации ждут совета по таким вопросам – но, честно говоря, ничего конструктивного предложить не получается. Выводы наших исследований в самопровозглашенных республиках Донбасса однозначны и неутешительны: местные органы госбезопасности действуют вне правового поля и фактически им никто не указ. Любой человек, попавший в эти жернова, совершенно беспомощен, а его родственникам остается только надеяться на лучшее.
«У меня друг в начале войны два с половиной месяца просидел в одном из этих подвалов, - продолжает мой собеседник. – Мы уже думали – все, живым больше не увидим, и когда по обмену вышел, это было как подарок судьбы… МГБ – будто черная дыра, туда людей засасывает, как в воронку. Остается только не высовываться и молиться, чтобы пронесло… Говорить о таком нельзя, про подвалы эти писать, обсуждать нельзя… Тут очень доходчиво объясняют: сиди тихо и не задавай лишних вопросов… Ну разве про цены на продукты народу побухтеть – это максимум дозволенного». Я киваю, отхлебывая из тонкого стакана апельсиновый сок. Свежевыжатый.
Парень, с которым я встречаюсь на следующий день, тоже время от времени смотрит через плечо:«Люди даже между собой свободно говорить не могут – боятся, кто-нибудь донесет: сосед, коллега, или просто человек, сидящий рядом с тобой в троллейбусе… Все буквально пропитано страхом, хотя на самом деле задержаний как таковых сейчас уже не так много. Массовые задержания были в 14-м году, а потом все меньше и меньше – и это понятно, кого им ‘разрабатывать’? Украинские активисты поуезжали, людей про-украински настроенных, критически мыслящих, которые молчать не могли – считай, не осталось. А кто остался – усвоил: чуть что– и на подвал, где могут бить, пытать, и никто не поможет». Мы медленно идем по вечернему городу, осенние листья шелестят на ветру. Я украдкой смотрю через плечо…
Через пару дней уже на «той» стороне, в Мариуполе, человек из Новоазовска, в недавнем прошлом торговавший продуктами и запчастями для автомобилей, рассказывает нам с коллегой, как в конце 2015 – начале 2016-го провел пять с половиной месяцев в подвальной камере МГБ ДНР по подозрению в работе на Службу безопасности Украины. Около трех из пяти с половиной месяцев его держали прикованным к трубе так, что он мог только сидеть, скорчившись лежать на полу или передвигаться ползком на пару метров. Его били, подвешивали за наручники, выворачивая плечи, пытали током и морили голодом. Но кажется, что больше всего его мучают не воспоминания о пережитых физических страданиях, а мысли о том, что его все это время держали «на цепи, как животное, как дикого зверя. Как можно так с человеком обращаться?.. Разве это по-людски?.. Я хочу, чтобы они заплатили за это».
За те два с половиной года, пока идет война, Хьюман Райтс Вотч проинтервьюировала десятки людей, ставших жертвами произвольных задержаний и пыток в самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республиках. Мы ставили эти вопросы перед де-факто властями, но все тщетно. Ни один из опрошенных нами пострадавших до сих пор не дождался справедливости. Но безнаказанность не вечна, и виновным будут предъявлены счета за всех – и вот за этого, с которым нельзя было «так обращаться». Просто нельзя.
