Здесь даже вечер не приносит прохлады, и душный, пыльный город изнывает от зноя. Возле блок-поста у здания донецкого СБУ сгрудились несколько десятков человек. Одни жмутся к мешкам с песком, другие рассредоточились группками по выжженной солнце траве. Люди стоят молча, глядя в землю. И в застывшем воздухе морок отчаянья. Они ждут, пока вынесут Список. Каждый вечер с 6 до 7.
«Это здесь читают список задержанных?» — три женщины, пристроившиеся на лавочке в нескольких метрах от вооруженной охраны, смотрят настороженно. «У Вас тоже кого-то забрали?» — шепчет одна, не поднимая глаз. Заслышав про международную организацию, документацию пыток и заложничества, две других встают и отходят подальше, сливаясь с толпой. Но моя шептунья не двигается с места. Она смотрит в одну точку и сыпет ровной скороговоркой: «Да, уже 6.30, значит, совсем скоро. До семи обязательно должен выйти их человек со списком и объявить, кто у них есть, а кого нет. Правда, иногда у них человек есть, а они говорят, что нет. Но в принципе если человек у них, то его имя в списке. Моего мужа забрали вчера, и вот я сюда пришла… Если его имени в их списке нет, буду искать дальше. Людей не только здесь держат. У ДНР много тюрем – и в городе, и за городом».
Женщина — Анна? ну, пусть будет Анна — вздыхает. Ей, наверное, ближе к пятидесяти, но лицо до странности молодое, как бывает у вдов на похоронах, когда морщины разглаживаются слезами. Она больше не плачет, просто говорит.
— Накануне вернулась домой поздно, в квартире все вверх дном, и мужа нет. А соседи сказали, что приходили из ДНР с обыском, долго что-то искали, мужа увели, компьютер его забрали, еще вещи какие-то. Сказали, «арестован»… А кто знает, за что? Нет, он, правда, в Интернете, ну как эта сеть называется, а, точно — VKontakte, пару раз критиковал их ДНР… Но ведь это только слова, он делать ничего не делал, ни на какое митинги не ходил. Хотя пусть бы уж лучше из-за Интернета. Он ведь еще на работу на велосипеде ездил. А в ДНР считают, на велосипедах «корректировщики» ездят, и не дай Бог… Я ему сколько раз говорила, а он не слушал. И еще усы у него такие густые, и они могут подумать – бандеровец. Ведь мог донести кто-нибудь, У нас не все соседи доброжелательные…
Наконец появляется ДНРовец в мятом камуфляже, в руке несколько листов бумаги, И люди буквально размазывают себя по загородке. Он разглаживает листочки, читает медленно, с расстановкой, путаясь в слогах. 55 фамилий.
«Ну, все. Больше нет», — выдыхает с облегчением. И рябящийся от жары воздух вдруг взрывается женским криком: «Как все? А мой сын? Я знаю, что он здесь! Знаю! Зачем вы его забрали? Ему 18 лет! Что он вам сделал?»
Родственникам тех, кто « в списке», предлагают остаться. Остальным разойтись. Анна остается. Кому-то говорят — задержан, будем разбираться. Кому-то объясняют — дело серьезное, политическое. У кого-то сын-брат-муж был пойман пьяным, или поддатым, или просто нарушил комендантский час — попался на улице после 11 вечера. С этими все понятно. Будут окопы копать, на блокпостах мешки с песком грузить, картошку чистить.
Анна отходит от загородки. Ей ничего толком не сказали. Только одно — муж задержан. Она надеется передать ему завтра еды и одежду. То есть формально это запрещено, но есть хорошие ребята среди охранников, может, возьмут, у пары человек сегодня взяли… Она кивает на прощание. Небо вздрагивает артиллерией. Вроде не очень близко. И миномет — не «Град».
Лицо Анны до странности похоже на лица тех двух медсестричек из роддома, которые накануне рассказывали, как сидели под обстрелом, а в бомбоубежище не могли спуститься, потому что трое недоношенных младенчиков на капельницах, на кислороде, а обстрел все не кончался…
Одна девушка, у которой ополченцы забрали родителей в августе и продержали 10 дней, потом сказала, что люди в Донецке для нее делятся на две категории: те, у кого похитили (или похитят) родных, и те, кто гибнут под обстрелом.
Август закончился, но войне не видно конца.
