В уродстве войны нет черного и белого. И очень сложно поймать правду за хвост. Пока люди убивают друг друга на юго-востоке Украины, проукраинские СМИ обвиняют во всех смертных грехах ополченцев, с которыми борется Киев, а пророссийские представляют вооруженные силы Украины исчадьем ада. На фоне боевых действий разворачивается в каком-то смысле еще более жесткая информационная война, тиражируются мифы и вымыслы, растет градус ненависти. Правда о происходящем размывается, размазывается по поверхности информационного плацдарма, где каждая из сторон страстно доказывает свою незапятнанную праведность и абсолютную порочность противника.
Чтобы узнать, что происходит на самом деле, или хотя бы поближе подобраться к правде – необходимо быть на месте событий, опрашивать свидетелей, документировать человеческие потери и разрушения, измерять воронки снарядов и копаться в осколках. Увидев новостные сообщения о жертвах в результате авиаудара 2 июля по населенным пунктам возле Луганска, примерно в 15 километров от российской границы, мы едем туда. Ведь это надо видеть своими глазами.
Власти Украины отрицают свою ответственность за удар, нанесенный по станице Луганская и соседней Кондрашовке. Для начала заявили, что самолет был российский – звучит несколько абсурдно, ведь пострадавшая территория занята пророссийскими ополченцами. Потом гибель людей и разрушения попытались объяснить как результат обстрела территорий самими ополченцами и использованием установок системы залпового огня «Град». Последняя версия также не представлялась правдоподобной. Зачем обстреливать противника там, где его в принципе быть не может?
По дороге к месту событий мы ненадолго остановились в самом Луганске. Информационные агентства и блоги настаивали, что в это время в городе происходили бои между украинскими силами и ополченцами, но на деле в городе было тихо. Жаркий, ленивый полдень, катаются на велосипедах дети, работают магазины, на летних верандах кафе сидят люди с запотевшими кружками пива.
Но иллюзия нормальной жизни исчезает, как только оказываешь возле здания администрации. Оружие, камуфляж, заграждения, мешки с песком. Здание было занято ополченцами еще в апреле, и известно, что в подвале держат похищенных людей, заложников. Мимо охранников наверх проходят мужчины в камуфляже с автоматами Калашникова и боевыми ножами – не обращая ни малейшего внимания на размещенное возле стойки охраны объявление о необходимости при входе «сдавать оружие». Рядом с объявлением – еще одно. О розыске «врага» и «провокатора». На белом листе бумаге две цветные фотографии известной журналистки «Новой Газеты» – улыбчивая девушка, тонкое лицо, вот с короткой стрижкой, а вот с хвостиком, чтобы изменение прически не препятствовало узнаванию. И информация, что эта вражина, предположительно, направляется в регион, готовит провокацию, и ее необходимо остановить.
Я выхожу на крыльцо, чтобы быстренько отзвонить в «Новую Газету» – и меня чуть не сбивает с ног выбежавшей следом невысокая светловолосая женщина. Дрожащими пальцами цепляет из пачки сигарету, просит зажигалку. Между судорожными затяжками и всхлипами выговаривает, что двух ее «самых дорогих на свете мужчин» – мужа и брата – держат в том самом подвале, обвиняя в симпатиях к «киевской хунте». Вооруженные люди в камуфляже забрали их накануне около пяти вечера. И она еще вчера попыталась передать инсулин страдающему диабетом мужу, но не взяли, а только орали: «Ему это больше не понадобится, можешь это себе в жопу засунуть!» Мы возвращаемся в вестибюль, и минут через 10 один из охранников все же обращает на рыдающую женщину внимание. Говорит в рацию: «Подвал? Слушайте, у вас там есть X и Y? Ясно... ясно...» Отключает рацию, поворачивается к просительнице: «Ну и зачем вы вопросы задаете? Вы ведь прекрасно знаете, за что их забрали». Он все же соглашается взять инсулин – и женщина уходит, размазывая по лицу слезы.
В общей сложности в вестибюле администрации мы провели 30 минут. Мы пришли туда не работать – просто дожидались сотрудника пресс-службы в надежде получить аккредитацию для проезда через сепаратистские посты. Так и не дождались. Но встретили мать, сына которой тоже удерживали ополченцы – и требовали за него выкуп в 5 000 долларов, а денег нет, и сын звонил недавно, наверное, с их телефона, плакал, говорил, его убьют, если в ближайшее время не заплатить. Потом пришел мужчина лет 50 с опухшей, черно-синей маской вместо лица. Жаловался, что у него бизнес, а несколько часов назад на него напали «их люди», ну да, в камуфляже, с оружием, избили, отобрали машину, деньги, ценности. Не знаю, что еще бы мы там увидели и услышали, если бы задержались дольше, но надо было все же доехать до тех пострадавших сел – и там притаился ужас совершенно иного рода.
В станице Луганская было безлюдно. Некоторое время мы ездили по вымершим улицам. Наконец, встретили немолодого мужика, который сказал, что всех уже похоронили, и объяснил, как доехать до улицы, по которой 2 июля был нанесен удар.
Молодые ребята, Катя и Алексей, долго показывали нам то, что совсем недавно было их домом – домом, построенным Катиными предками 203 года тому назад. Обломки кирпича и досок, осколки стекла, стены и крыша повреждены. На полу валяется лохматая собака, шерсть на задних ногах запеклась кровью, в глазах боль и бессилие, даже на чужаков не реагирует. Как рассказала Катя, в ночь с 1 на 2 июля начался артобстрел – и они укрылись в убежище, в подвале краеведческого музея, там всего ночевало человек 50. Домой вернулись после 4 утра и легли спать. Приблизительно в 10:30 проснулись от страшного грохота: дом буквально схлопывался на них, летели обломки. Алексей закрыл Катю своим телом. Они чудом остались целы. Теперь у них нет дома. Кажется, оба контужены. «Этот дом пережил Вторую мировую войну. Как это все вообще могло случиться? Это что, наказание нам за то, что недалеко блокпост [ополченцев]? Это превращает нас в террористов?» Блокпост, действительно, располагается неподалеку, метрах в 700 – 800, на небольшом возвышении. Никто из опрошенных нами жителей не говорил о том, что в день удара ополченцы входили в станицу. Сколько мы ни ходили по станице, мы не встретили ни одного ополченца – лишь оцепеневших от ужаса гражданских.
Стас, отец трехлетней девочки, проводит нас через заваленный обломками двор к сильно разрушенному дому. Говорит, дочка спала, когда он услышал звук самолета, и все вокруг наполнилось страшным «вжжжжжжжжжжжжжжж», он почти оглох (в ушах звенит до сих пор), заорал жене, ребенку: «Бегите, бегите!» Рассказывает, как они буквально скатились вниз по ступеням. Жена контужена. Его дочь – любимая кукла Барби лежит, забытая на краю ванны, – страшно перепугана, просыпается по ночам. Жена с дочерью сейчас у родственников в Луганске. А он пока остался: надо расчистить обломки и спасти те вещи, которые еще возможно спасти.
Мы осматриваем ещё шесть разрушенных домов на этой улице. Люди рассказывают про самолет, гул, взрыв, про соседа и его гостя, которые оба погибли, но все время повторяют, что в соседней Кондрашовке все гораздо хуже: улица Островского «просто вынесена», а заборы и деревья были «в лохмотьях» человеческой плоти.
В Кондрашовке, примерно в 3-х километрах от блокпоста ополченцев, разрушено девять домов. Два из них, на четыре квартиры каждый, загорелись и выгорели дотла. Пока мы разглядываем оставшиеся осколки, возимся в воронках (два метра в диаметре соответствуют авиаудару; никаких следов обстрела «Градом» не видно) и фотографируем то, что осталось от улицы, пожилые женщины прочесывают огороды в поисках оставшихся ошметков тел. Все, что висело на заборах и деревьях, уже убрали, изувеченные трупы похоронили, но в воздухе все еще висит тошнотворный сладковатый запах. Нам рассказывают о самолете в небе 2 июля, о грохоте, ужасе и, самом худшем – потере родных, соседей. Они составляют для нас список погибших. Рассказывают, что маленький мальчик, которому оторвало ноги и он истек кровью, как раз накануне, 1 июня, праздновал свой пятый день рождения, радовался подаркам. Нам описывают в каком состоянии были тела, как их собирали по кускам, как трудно было понять, кто есть кто, как стены, заборы – все было в крови... Люди рыдают. У некоторых расцарапаны и обожжены лица, руки и ноги.
В их историях нет противоречий, и необходимо, чтобы эти истории, эти люди были услышаны. Гибель гражданского населения требует тщательного и объективного расследования со стороны властей Украины.
Нескольких часов, проведенных нами на месте событий, недостаточно, чтобы точно установить, кем был нанесен удар, и есть ли основания говорить о нарушениях международного гуманитарного права – законов войны. Нами документированы жертвы среди гражданского населения и значительные разрушения. Если на момент авиаударов в этих населенных пунктах отсутствовали ополченцы, то нападения на станицы не могут быть оправданы с точки зрения законов войны. Для того, чтобы сделать окончательные выводы, необходимо тщательное, детальное расследование действий обеих сторон.
Когда же речь идет о захвате и удержании гражданских лиц, о заложничестве и жестоком обращении, международное право дает немедленный и однозначный ответ – ответственные за эти преступления должны быть наказаны.
Война уродлива. Но ее уродство лишь усугубляется ложью и умолчанием. Поэтому мы пытаемся подобраться к правде как можно ближе, помочь в поиске справедливости жертвам жестокости войны.
