Когда-то здесь было так спокойно. По границе Чечни с Ингушетией проходила черта между войной и миром. Пересекая эту черту, возвращаясь из войны в мир, ты каждый раз невольно выдыхал: «Теперь все будет нормально. Здесь - безопасно». Конечно, нищета, грязь, коррупция... Но здесь не убивают людей, здесь не стреляют, здесь не похищают, здесь нет всего того, из чего состоит жизнь там.
Когда все изменилось? Это происходило постепенно. Реалии, ранее существовавшие только «за чертой», в Чечне, потихоньку переползали в Ингушетию. В 2002 году начались похищения людей. Правда, сначала самих ингушей эти похищения не затрагивали - только чеченских беженцев. А беженцев в Ингушетии тогда было тысяч сто пятьдесят - число примерно равное половине населения этой маленькой республики. И по ночам из Чечни стали наезжать силовики. Они проникали в беженские жилища, хватали своих жертв, запихивали в «Газель» или в багажник и увозили назад в Чечню. Похищенные, как правило, исчезали бесследно. Дальше - больше: понемногу стали похищать и ингушей. И тоже «исчезать» бесследно. А еще - пытать. Но до июня 2004-ого такое случалось нечасто...
Тот «черный июнь» и стал рубежом - в Ингушетию вошла война.
Душной летней ночью с 21 на 22 июня в Назрани появился Шамиль Басаев. Его отряды численностью в несколько сот человек на несколько часов захватила республику. Они обезглавили местные силовые структуры, перебили десятки милиционеров. Это оказалось несложно. Басаевцы ставили свои посты на дорогах. Завидев вооруженных бойцов в камуфляже, водители останавливали машины - думали, спецслужбы проводят какую-то операцию. «Силовики» предъявляли «корочки», чтобы проехать быстро и без проблем. А потом было поздно. Мужчин в форме или с официальными удостоверениями расстреливали на месте. Боевики захватили военный склад, погрузили гору оружия в машины и глубокой ночью покинули Назрань и Карабулак, не понеся потерь.
Всю ночь людей трясло от ужаса. Перепуганные стрельбой дети плакали навзрыд. Матери заталкивали их под кровать - а вдруг ворвутся в дом или, вообще, начнут все взрывать?.. Женщины метались по комнатам, собирали узлы с самым необходимым, ведь если боевики останутся надолго - нужно бежать!
А на следующий день, когда начали хоронить погибших милиционеров, Ингушетию буквально затопила ненависть. Жители были готовы поддержать любые действия властей - лишь бы ничего подобного не повторилось! И первые спецоперации люди искренне поддерживали, считали необходимыми. Только вот проводились эти операции в чеченском стиле...
В дома врывались силовики, забирали молодых парней. Многих увозили в соседнюю Северную Осетию, кого-то сажали в следственный изолятор и пытали там. Других и вовсе держали в ямах. Требовали признаться в участии в «нападении на Назрань», в связях с боевиками. Требовали назвать сообщников. Если парень говорил, что не знает никаких боевиков, истязали так, что перечислял имена соседей и одноклассников. Один такой, из сидевших в СИЗО Владикавказа, сдал несколько десятков человек, а потом все страдал: «Меня-то пусть сажают! Но их за что? Они вообще не при чем!» Да, называли ни к чему не причастных людей - просто, чтобы остановились, перестали быть, отсоединили провода от пальцев рук и ног. А за теми, названными от отчаянья, тоже приходили. Их тоже пытали. Они тоже кого-то называли. Некоторые увезенные силовиками люди пропадали. Родственники искали их повсюду, обивали пороги, платили сумасшедшие деньги за любую информацию, но не могли найти. Иногда случалось, что похищенных отпускали на свободу. Они возвращались домой, но уже не могли жить спокойно, беспрерывно оглядывались через плечо, ждали второго «задержания» -- ведь они уже попали в списки неблагонадежных. Если у семьи хватало денег, парня вывозили из Ингушетии, пристраивали в безопасном месте. Если не хватало - жизнь превращалась в ад. И в какой-то момент человек понимал, у него нет другого пути - только в горы.
А еще «зачищали» села. Вот так описывал один из жителей села Али-юрт зачистку, проведенную летом прошлого года: «Они во дворе уже были, кричали: «Считаем до трех и бросаем гранату!» Я кинулся к двери в чем был, открыл, и один из военных меня в левый висок ударил автоматом. У меня звезды в глазах, свалился с крыльца. Они меня избивали ногами и прикладами. В живот, по голове... Один мне на голову встал, еще двое ноги растягивали в стороны, на части рвали, выкручивали. Боль страшная была, но все думал, что они могут с женщиной сделать [женой]. Она сильно [беременная] была, а в ее состоянии все может случиться... Они орут: «Зачем ты убил того солдата? Зачем стрелял?» Я сказал, что не стрелял, а они только: «Заткнись, сука!» И опять бьют... Когда они наконец ушли, я пошел обратно в дом, вижу - [жена]. Она на полу лежала... Лицо все в крови, губа разбита, шея распухла. Когда я это увидел - еще больше перепугался, чем когда эти люди меня били».
Вскорости после той зачистки в Али-юрте боевики, которых за три года интенсивной контртеррористической работы, судя по всему, не убавилось, а значительно прибавилось, окончательно обнаглели и стали совершать свои вылазки буквально каждый день. То подрывы, то обстрелы правительственных зданий, то столкновения с военными или милицией, то убийства чиновников, то засада на автоколонну самого президента республики... В ответ силовики проводили операции в селах, рядом с которыми появлялись враги. И жители мгновенно забывали, что еще недавно поддерживали власти в намерении вести активные контртеррористические действия.
А редакция оппозиционного сайта «Ингушетия.Ру» объясняла городу и миру: «после очередной... карательной операции в населенном пункте, ряды боевиков только пополняются... Стоит в нужном русле поговорить с этими ребятами, сказать им, "вот как с вами поступают федералы, берите в руки оружие и отстаивайте свою честь," - и они уйдут в лес» Для политической оппозиции в Ингушетии основная задача - смещение президента республики, Мурата Зязикова. И один из их основных аргументов - Зязиков не противостоит произволу силовых структур, не прекращает похищения людей, и тем самым косвенно причастен и к росту вооруженного подполья.
Трудно сказать, как много молодежи реально уходит в горы, но насилие и унижения со стороны силовиков вкупе с неэффективностью властей на настроения молодежи, конечно, сказываются. Поддержка боевиков постепенно растет. Ненависть к спецслужбам - тоже.
Показательно, что когда в Ингушетии прошла волна убийств русских (с июля по ноябрь прошлого года было убито 24 человека), в республике многие отказывались верить, что это дело рук боевиков. Слыша, казалось бы, вполне логичную официальную версию, что эти преступления направлены на противодействие правительственной программе возвращения русских семей в регион, что боевики, рассматривающие русских как оккупантов, пытаются выжить их из республики, люди машут руками: «Нет-нет, какие боевики! Им это невыгодно!» На вопрос: «Отчего же невыгодно?», собеседники объясняли: «Боевики не станут делать такого, чтоб плохо для народа, а эти убийства - ведь ужас просто!» - «Погибшие русские, в основном, люди уважаемые - учителя, врачи, давно жили в Ингушетии. Боевики бы их не тронули!» - «А когда учительницу Терехину убили и, помните, на русском кладбище перед ее похоронами какие-то ублюдки фугас заложили? Так ведь на похороны очень много ингушей пришло! И подорваться кто угодно мог, и русский, и ингуш! Нет, на такое только спецслужбы способны, больше никто!». Подобные, пусть трижды необоснованные, подозрения в адрес силовых структур говорят сами за себя - население стало воспринимать их как источник постоянной угрозы.
В ходе безуспешной охоты на боевиков спецслужбы расстреливают молодых парней прямо на улице. Один такой парень, двадцатилетний Ислам Белокиев, торговал на рынке автомобильных запчастей в Назрани. Все видели, как его окликнули из машины какие-то люди, припарковавшиеся у забора, он повернулся на голос, они открыли огонь. Раненый Ислам упал, но был еще жив. Люди бросились к нему, но силовики окружили распростертое на земле тело, не дали никому подойти. Ислам истекал кровью на глазах свидетелей. Кто-то даже видел, как ему, умирающему, в руку вложили пистолет, а рядом положили гранату. Никто ничего не мог сделать. Врачей и сотрудников прокураторы силовики пропустили на территорию рынка, когда Ислам был уже мертв.
Он был далеко не единственным убитым в Ингушетии, которого расстреляли на месте, а потом возбудили уголовное дело как на «участника НВФ» - незаконных вооруженных формирований. Дела эти, естественно, как открывались, так и незамедлительно закрывались - в связи со смертью подозреваемого. Но однажды во время очередной спецоперации был убит человек, который никак не мог вписаться в сценарий «ликвидации боевика».
Рахима Амриева просто невозможно было назвать участником НВФ. И в его мертвую руку нельзя было вложить автомат. Рахиму Амриеву было шесть лет. Он жил с родителями, братьями и сестрами в маленьком селе Чемульга. Раним ноябрьским утром, было еще совсем темно, он проснулся от шума на улице. Вдруг раздался громкий крик, наверное, в мегафон: «Женщины, дети! Выходите!». Его мать заметалась по комнате, пытаясь собрать, одеть четверых детей. На улице стреляли. Было страшно. А потом военные с автоматами ворвались в дом... грохот и темнота. Рахима убило одним из первых выстрелов.
Убийство мальчика взбудоражило республику. Люди стали собираться на митинг. На организаторов давили власти, им угрожали, требовали отступиться. Но некоторые все равно вышли на улицы 24 ноября. Митинг разогнали. А тележурналистов и правозащитника, приехавших в Ингушетию, чтобы освещать события, в ночь перед митингом похитили из гостиницы в Назрани неизвестные силовики. Они надели своим жертвам на голову черные пакеты, затолкали их в машину, угрожали расстрелом, наконец, сильно избив, выбросили в заброшенной местности, наказав убираться из Ингушетии раз и навсегда. В кромешной тьме, полураздетые, те едва добрели по снегу до ближайшей деревни.
Следующий митинг против произвола силовиков и коррупции прошел в Ингушетии 26 января этого года. Тут власти, предварительно объявив в Назрани контртеррористическую операцию - крайне эффективный способ запретить любые публичные акции и пресечь работу прессы! - просто сгребли всех журналистов, приехавших в Назрань, закинули в отдел милиции, а к вечеру вывезли скопом в Северную Осетию. Этот процесс назвали «депортацией» для обеспечения «безопасности» самих журналистов. А митинг, кстати, был уже не совсем мирный.
Говорят, кто-то из участников пришел с камнями, кто-то и вовсе с бутылками зажигательной смеси, подожгли даже здание газеты «Сердало», то ли случайно, то ли нарочно, кто уж разберет. Правда, за поджог к ответственности пытались привлечь местных журналистов, которые горящее здание снимали для репортажа. Если бы правозащитные организации и СМИ не подняли скандал, наверное, и привлекли бы, а так пришлось на следующий день отпустить... А вот несколько организаторов митинга, которых доставили в следственный изолятор в Нальчике за то, что они якобы спровоцировали в Назрани массовые беспорядки, вышли на свободу только в начале лета. Срок содержания под стражей им продлевали три раза - прокуратуре необходимо было время, чтобы обосновать обвинение. «Сидельцы» 23 мая даже голодовку объявили от отчаянья. С голоду, слава Богу, не умерли - дело все-таки развалилось, и 7 июня всех отпустили.
Я разговаривала с Муратом Зязиковым, президентом Ингушетии и спрашивала, неужели митинги на территории республики в принципе запрещены? Но Мурат Магомедович настаивал, что митинги запретить никто не может, и если людям хочется собраться, обсудить насущные проблемы, высказать свое мнение - то, пожалуйста! Но здесь речь идет «не о митингах, а о провокациях», причем провокациях играющих на руку боевикам, нацеленных непосредственно «на дестабилизацию ситуации», на то, чтобы превратить Ингушетию «в новую горячую точку». А этого республиканские власти не могут допустить! Нет, сами посудите, у участников этой провокации были бутылки с «коктейлем Молотова», они на свое мероприятие заманивали подростков обещаниями подарить компьютеры и мобильные телефоны, потом выдавали мальчишкам эти заранее заготовленные бутылки - и вперед! Какая уж тут демонстрация?
Кто бы спорил... «Коктейль Молотова» - не лучшее средство протеста. И втягивать подростков в публичные акции, на которых без насилия дело не обойдется - тоже нехорошо, безответственно. Да и объявлять, что на митинге пройдет бесплатная лотерея с ценными призами, как это сделали организаторы январского действа - достаточно неэтичный способ привлечения дополнительных участников...
Но все же, что делать родителям, если сыновья похищены силовиками? Обращаться к президенту, к министру внутренних дел, просить о помощи, ждать, когда компетентные органы разберутся? Многие просили, и ждали, и не дождались... Мухмед Газдиев, у которого в августе 2007-ого пропал сын, Ибрагим - пропал буквально накануне своей свадьбы, - дошел лично до Мурада Магомедовича Зязикова. Тот ему обещал, что все будет в порядке, что сын задержан, но скоро будет дома.
Газдиев рассказывал: «Когда я работал учителем в Грозном, Зязиков у меня в школе два года учился. Так что он не мог не принять меня. Я объяснил ему ситуацию, он вызвал [прокурора республики] Турыгина. Я сказал прокурору: «Пожалуйста, не причиняйте моему сыну вреда. Мы знаем, какими методами пользуются ваши люди. Делайте все по закону. Если он заслуживает наказания - давайте накажем его вместе. Я отрекусь от него [если он виновен]». А он [Турыгин] прямо так и сказал: «Мы не собираемся с ним ничего незаконного делать...» Потом Зязиков объяснил: «Его забрали органы безопасности. Они проводят с его участием следственные действия».
Заверения президента успокоили Газдиева. Он был уверен, что сын со дня на день вернется. Но прошел месяц, два... Уже снова лето, а Ибрагим до сих пор не вернулся. Что же делать таким людям, как Мухмед Газдиев? А ведь их немало. Что делать отцу убитого шестилетнего пацаненка, когда в течение более полугода органы прокуратуры не способны установить, из чьего же оружия был сделан выстрел, а о наказании руководителя той операции, проведенной ФСБ, даже не идет речи? Как им выразить свой протест, если власти дают обещания, и этих обещаний не выполняют, а митинги по факту запрещены? Написать в газету? Но в Ингушетии нет независимой прессы. А заезжих журналистов выдворяют из республики, и особенно любопытных даже похищают, вот как тех телевизионщиков с РЕН-ТВ.
Правда, на вопрос про них Президент Зязиков сказал, что это похищение тоже следует рассматривать как «провокацию» со стороны тех сил, которые заинтересованы в дискредитации республиканских властей. И вообще, довольно странно, что канал РЕН-ТВ в маленькую Ингушетию прислал целых три съемочных группы - «Зачем? Коктейль Молотова снимать, а потом представлять это как общественные протесты?». То есть в этой ситуации журналистам было как бы выгодно собственное похищение, и сами собой напрашиваются подозрения... Три группы прислали, одну похитили, другие продолжают снимать... «Мурат Магомедович, вы хотите сказать, что журналисты РЕН-ТВ похитили сами себя - а заодно и руководителя Правозащитного Центра «Мемориал» Орлова, который просто оказался с ними в одной гостинице?» - «Нет, я ничего подобного не говорил, но согласитесь, ситуация странная...» Странная. Грех не согласиться.
Что делать протестующим, если нельзя проводить демонстрации? Если нельзя говорить? Если нельзя верить обещаниям властей? Если их называют провокаторами? Если провокаторами называют журналистов, которые пытаются о них рассказать, людей, которые пытаются им помочь? Что происходит с оппозицией, если ее вытесняют из открытого пространства? Маргинализация... Радикализация...
По дорогам ездят БТРы. Ингушетия - как растревоженный муравейник. И теперь уже с трудом верится, что еще относительно недавно здесь было спокойно.
