Дело защиты свободы слова и права на неприкосновенность частной жизни в интернете переживает тяжелый период. Провозглашая и поддерживая эти принципы на внешнеполитической арене, государства отказываются от них, когда дело доходит до внутренней политики и законодательства в их собственных странах. Складывается впечатление, что все дорожные указатели к свободе слова и праву на неприкосновенность частной жизни направляют нас в одну сторону, а власти при этом настаивают, на движении в другую, убеждая встревоженных пассажиров, что так нужно для их безопасности.
Вряд ли для кого-нибудь является новостью тот факт, что существуют расхождения между позицией государств, занимаемой ими по ряду вопросов в Организации Объединенных Наций, и их политикой по тем же вопросам у себя дома. А когда дело доходит до ограничения прав в интернете, кажется, государства даже не испытывают неловкости. По-видимому, оценивая интернет как это нечто иное, более могущественное, чем старые медиа, они инстинктивно тяготеют к введению более жестких ограничений.
Правительства правы в том, что интернет дает людям не существовавшую никогда ранее возможность устанавливать и поддерживать трансграничные связи и получать доступ к информации во всем мире. Но это не оправдывает введения беспрецедентные полицейские меры, принося в жертву право на неприкосновенность частной жизни и свободу слова.
Новые технологии увеличивают потенциал людей (как в хорошем, так и в плохом смысле) и сокращают расстояния на протяжении многих десятилетий, и в течение всего этого времени международное право в области прав человека продолжало развиваться и процветать. И пусть печатные машинки уходят в прошлое, но права человека остаются, и сегодня они со всей очевидностью актуальны как никогда. Именно отношение власти к защите права человека в цифровой век и будет определять, станет ли интернет силой, дарующей нам свободу, или сковывающей нас.
Позиция государств на словах и на деле
Расхождения между существующими нормами и действиями государств наиболее ярко проявляются в развернувшейся дискуссии по поводу слежки.
Жаркие споры разгорелись в 2013 году, когда бывший подрядчик Агентства национальной безопасности США Эдвард Сноуден передал средствам массовой информации документы, свидетельствующие о том, что Соединенные Штаты и их союзники занимались в США и за рубежом массовым неизбирательным сбором данных о людях, не причастных к противозаконным действиям. За разоблачением последовало осуждение со стороны общественности и правительства. Закипела работа в ООН: дебаты и резолюции Генеральной Ассамблеи, резолюции Совета по правам человека, дополнительные доклады экспертов и даже разработка новой экспертной позиции по вопросу о праве на неприкосновенность частной жизни. По всему миру люди стали обжаловать в судах случаи слежки, а законодательные органы обсуждать проблему.
Тем не менее в последующие годы лишь некоторые страны ограничили полномочия спецслужб в области слежки, многие же, напротив, бросились законодательно закреплять полномочия, подобные тем, которыми пользовались спецслужбы США.
В Соединенных Штатах был проведен ряд реформ, которые, однако, вряд ли позволят существенно сократить беспрецедентные масштабы сбора данных и мониторинга в режиме реального времени. Конгресс пересмотрел закон, использовавшийся для оправдания сбора информации о миллионах телефонных звонков, и внес изменения, лишь незначительно ограничивающие соответствующие полномочия. Президент США Барак Обама принес извинения за слежку за главами государств-союзников, однако инстанции, обеспечивающие правовую базу для перехвата зарубежных коммуникаций, по-прежнему разрешают сбор данных для нужд «внешней разведки» – расплывчатая цель, способная легко оправдать широкомасштабный перехват коммуникаций, в том числе и американцев, случайно попавших в поле зрения спецслужб в ходе широких проверок.
В Великобритании принят вызывающий тревогу Закон о полномочиях следствия, который легализует практику «тотальной» слежки с помощью прямого подключения к подводным кабелям, обеспечивающим интернет-трафик, компьютерных взломов, санкционированных властями и «тематических ордеров», предоставляющих спецслужбам право осуществлять наблюдение за группой или категорией лиц без предварительного судебной санкции.
В 2015 году во Франция также стала подводить правовую базу под практику слежки, причем в свете произошедших тогда террористических актов через парламент спешном порядке провели ущербные нормы. Комитет ООН по правам человека, уполномоченный следить за соблюдением Международного пакта о гражданских и политических правах (МПГПП), пришел к выводу, что закон о расширении полномочий спецслужб, принятый во Франции в июне 2015 года, «предоставляет чрезмерно широкие полномочия для слишком навязчивого наблюдения на основе обширных и плохо определенных целей, без предварительной санкции суда и без адекватного и независимого механизма надзора». Совсем недавно Государственный совет Франции признал неконституционным положение закона об отслеживания данных беспроводных коммуникаций без специальных санкций.
Россия также не осталась в стороне. В 2016 году российский парламент принял законодательство, обязывающее провайдеров сохранять весь контент трафика в течение шести месяцев, данные о трафике (метаданные) – в течение трех лет, и при этом весь массив данных должен храниться на территории РФ. Провайдеры также обязаны предоставлять «информацию, необходимую для декодирования» электронных сообщений, – требование, которое, по сути, должно обеспечивать спецслужбам доступ к зашифрованным материалам.
В Китае, долгое время являющемся лидером в области цензуры в интернете и контроля доступа к сети с помощью государственного фаервола, в 2016 году был одобрен закон о кибербезопасности, согласно которому компании должны осуществлять цензуру и ограничивать анонимность в интернете, хранить персональные данные пользователей на серверах, расположенных в Китае, а также вести мониторинг и сообщать о «случаях нарушения сетевой безопасности», четкого определения которым закон не дает. Всё это усиливает страх перед ужесточением слежки.
Даже Бразилия и Мексика, критикующие программы массовой слежки Агентства национальной безопасности США (АНБ) и активно защищающие право на неприкосновенность частной жизни с трибуны ООН, в 2016 году приняли к рассмотрению законопроекты о борьбе с киберпреступностью, согласно которым будут расширены требования к хранению данных, ограничена свобода слова и доступ к информации.
A Германия, главный поборник законов о защите персональных данных, в октябре 2016 года одобрила закон, позволяющий осуществлять массовую нецелевую слежку за негражданами страны. Этот закон был подвергнут критике со стороны трех разных экспертов ООН и поставил под сомнение его конституционность.
Неудивительно, что эксперт ООН по вопросам свободы выражения мнений посетовал, комментируя общую тенденцию: «В сложившейся сегодня ситуации… наибольшее разочарование вызывает тот факт, что многие государства, в течение многих лет прилагающие усилия по обеспечению поддержки свободы выражения мнений и в законодательной области, и в обществе в целом, рассматривают возможность принятия мер, которые могут стать основанием для злоупотреблений…»
Три особенности интернета (и почему это нас пугает)
Абсурдное состояние дел, когда государства клянутся в верности международному праву в области прав человека в интернете, а потом принимают ограничительные законы, демонстрирует более глубокий раскол в восприятии интернета, его обещаний и его рисков.
Было время, когда дискуссии об интернете и правах человека были полны утопических надежд: интернет сделает слово поистине свободным, устранит цензуру со стороны посредников, откроет возможности для общественной самоорганизации в доселе невиданном масштабе. В какой-то мере эти надежды сбывались: активисты, задыхавшиеся в атмосфере подавления протестных действий и независимой прессы авторитарными режимами, смогли перенести свои идеи в интернет. Знания, когда-то запертые в библиотеках, университетах и элитных структурах, стали доступны удаленным пользователям в поселках, деревнях, трущобах. Людей получили возможность встречаться для дискуссии в новом месте - «киберпространстве», и процесс глобализированного созидания и его результаты оказались в пределах общей доступности.
Негативная реакция со стороны властей, усмотревших в этом угрозу, не заставила себя ждать. Диссиденты и критики нелиберальных правительств, пытавшиеся с помощью интернета преодолеть подавление властями, вскоре оказались под наблюдением, стали объектами публичного порицания или были арестованы. Именно такая тенденция господствует сегодня в Турции, Египте, Вьетнаме, Саудовской Аравии, а также в Чеченской Республике Российской Федерации. В некоторых странах за крамольные высказывания онлайн власти требуют даже более сурового наказания, чем за аналогичные деяния офлайн, как это происходит, например, в Египте.
В ответ на попытки активистов (как, впрочем, и преступников) обезопасить себя, прибегая к анонимности или шифрованию, правительства стали вносить законопроекты и издавать указы, обязывающие IT-компании передавать спецслужбам персональные данные пользователей и ключи шифрования для декодирования сообщений. С целью установления контроля за деятельностью в интернете репрессивные власти задействуют целый арсенал средств: государственные фаерволы, тотальное блокирование социальных сетей и даже отключение интернета.
Но и в неавторитарной среде отношение к потенциалу интернета в вопросах социальной мобилизации неоднозначно. Люди могут восхищаться организованностью в интернете борцов за демократию, но испытывать беспокойство от того, что ИГИЛ [запрещен в Российской Федерации] занимается в интернете вербовкой. Они могут приветствовать тех, кто собирает свидетельства военных преступлений, но осуждают «троллей», которые обличают своих жертв в сети, угрожают или терзают их.
Чтобы понять эту возрастающую амбивалентность отношения к силе слова в интернете, полезно рассмотреть вопрос о том, что отличает слово в сети от внесетевого общения. Есть по крайней мере три характерных отличия: слово в интернете может быть более раскрепощенным (то есть менее закрепощенным), чем слово в реальном мире; оно сохраняется и может быть доступно в интернете в течение длительного времени, пока не будет намеренно удалено; и оно по своей природе трансгранично – как в плане распространения, так и в плане доступа. Любой из этих характеристик достаточно, чтобы сделать онлайн-слово влиятельным. И любая из них усложняет задачу регулирования.
Раскрепощенность слова в сети – явление, активно изучаемое, но не до конца понятое. Раскрепощенность в социальных сетях обусловлена наличием интенсивной обратной связи и активного распространения, и характеризуется более высоким уровнем неформальности, невежливости и сквернословия. Обычно такую раскрепощенность объясняют фактором анонимности, что не совсем верно, так как она присуща и неанонимным пользователям интернета. Различные исследования указывают на многочисленные факторы, способствующие раскрепощенности в интернете, один из которых - скорость и безличность этого средства коммуникации, лишенного сигналов и взаимодействий, которые свойственны личному общению. На самом деле идентификация (чтобы другие знали, кто именно самый отвратительный «тролль» на сайте) может способствовать ухудшению, а не улучшению поведения. Такая неоднозначность проблемы наталкивает на мысль, что политика реальных имен необязательно является верным сдерживающим способом. Одновременно именно такая политика – излюбленное требование авторитарных режимов, стремящихся идентифицировать инакомыслящих, чтобы заставить их замолчать.
Сохранность информации в сети способствует всем видам исследований и сбору новостей еще долгое время после первых публикаций. Проверка фактов в режиме реального времени в такой области, как, например, политическая борьба, может в значительной мере повлиять на принятие обдуманных и взвешенных решений на выборах. Но злонамеренная или ложная информация также сохраняется в сети, и даже если человеку удается добиться удаления этой информации в пределах одной юрисдикции, она может быть продублирована и доступна в другом источнике.
В 2014 году при рассмотрении дела Костеха Европейский суд принял во внимание эту проблему и постановил, что поисковые системы типа Google обязаны удалять данные, являющиеся «неточными, неадекватными, неуместными или чрезмерными», установив тем самым стандарт, который потенциально дает возможность применять гораздо более широкие ограничения на публичный доступ к информации, чем это разрешено международными нормами по правам человека или государственными конституциями некоторых стран. Европейская точка зрения на то, что является «неуместной» или «чрезмерной» информацией, в американском суде, к примеру, может быть истолкована как нарушение Первой поправки, гарантирующей свободу слова, и поэтому информация будет по-прежнему доступна в США, даже если она удалена из результатов поиска в Европе.
Сохранность информации в интернете и ее глобальная доступность побудили суды в Канаде и Франции принять решения и направить в Google требования об удалении информационного контента из индекса мировых поисковых систем, а не только из поисковиков в пределах юрисдикции местного суда. Но если Канада и Франция добьются своего, то можно ожидать, что глобальные запреты в отношении содержания или ссылок на содержание станут обязательными, в том числе в странах, где инакомыслящие подвергаются систематическим гонениям. Станут ли страны, где уважаются права человека, выполнять такие решения?
До этого вопроса дело может и не дойти. В результате подобных запретов бремя проблемы перекладывается на автора, а не на сторону, подавляющую свободу слова. У тех, кто размещает спорный материал в интернете, может не быть средств на то, чтобы оспаривать подобные решения и требования в судах всех стран. Сила международных судебных запретов заключается в их сдерживающем эффекте. Они способны уменьшить количество контента, которое в некоторых странах считается незаконным, но при этом из-за них интернет может лишиться значительной части произведений искусства, неортодоксальных взглядов и мыслей, критики и дискуссий.
И наконец, безграничность доступа и маршрутизации сетевых коммуникаций расширяет возможности тех, кто находится вдали от социальных и коммерческих центров с большой концентрацией информации, – будь то деревенские жители глубинки или повстанцы в отдаленных регионах. Власти пытаются контролировать данные, либо требуя их хранения в пределах границ своего государства, чтобы облегчить слежку, либо задействуя фаерволы, чтобы не допустить проникновения нежелательного контента извне. Такой подход может показаться привлекательным в контексте ограничения влияния террористов, похитителей интеллектуальной собственности или тех, кто порочит и обличает своих жертв. Но он выглядит менее привлекательным, если рассматривать его с точки зрения инакомыслящих авторов и активистов, которые, чтобы распространить свои идеи, прорываются через фаерволы в надежде, что где-нибудь в сети их слово будет жить и будет доступно.
Сочетание таких характеристик, как грандиозный объем информации, зачастую безнадзорное распространение и независимая от времени и границ доступность, делает возможным в невиданном доселе масштабе не только научное, художественное или даже преступное сотрудничество, но и открывает пугающие возможности для масштабного социального профилирования и преследования.
Поиск данных, их структурирование и хранение, тая в себе новые серьезные опасности для свободы, всё чаще оказываются связанными с проблемами соблюдения прав человека. Основатель Архива интернета (Internet Archive) Брюстер Кейл заметил по этому поводу: «Эдвард Сноуден продемонстрировал, что, создав интернет, мы тем самым невольно построили крупнейшую в мире сеть наблюдения».
Представляется, что новые проблемы, обусловленные отличительными особенностями слова в интернете, требуют действовать с удвоенной энергией в сфере защиты свободы слова и права на неприкосновенность частной жизни, а не отказываться от этих принципов. Интернет не какое-то диковинное и опасное средство, он с каждым днем становится всё более привычным инструментом передачи сообщений и информации любого типа в нашем мире. Основополагающий принцип в области прав человека заключается в том, что полное соблюдение прав человека, таких как свобода выражения мнений и неприкосновенность частной жизни, является нормой. И интернет не исключение. А если что-то и должно быть исключением, то это налагаемые на него ограничения.
Как бы ни менялись технологии, стандарты прав человека остаются неизменными
Еще в 1948 году составители Всеобщей декларации прав человека предусмотрительно защитили одно из фундаментальнейших прав от устаревания. В статье 19 этого основополагающего инструмента ООН говорится:
«Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ» (курсив наш. – Прим. автора).
С тех пор Совет по правам человека и Генеральная Ассамблея ООН неоднократно подтверждали принцип, согласно которому все права, действующие во внесетевой среде (офлайн), должны распространяться и на интернет (онлайн). Интернет, как новое техническое средство, ставит новые задачи, но это не означает, что с появлением интернета права человека стали менее важны или что на них распространяются совершенно иные стандарты.
Во многих региональных и государственных законодательствах отражены хорошо разработанные основополагающие принципы, которые определяют, насколько ограничения, налагаемые на свободу выражения мнений, доступ к информации, свободу собраний и объединений и неприкосновенность частной жизни, соответствуют международному праву в области прав человека. В 2004 году Комитет по правам человека, экспертный орган ООН, занимающийся надзором за исполнением Международного пакта о гражданских и политических правах в странах – участницах пакта, сформулировал основные положения следующим образом:
«…Государства обязаны доказывать их [ограничений] необходимость и принимать только такие меры, которые требуются для достижения законных целей с точки зрения обеспечения непрерывной и эффективной защиты прав по Пакту. Ни при каких обстоятельствах ограничения не могут применяться или осуществляться таким образом, чтобы это нарушало существо признанного в Пакте права».
Рассмотрим критерий «необходимости» для достижения «законных целей», то есть целей, обозначенных в МПГПП, таких, например, как государственная безопасность, общественный порядок или права других людей. Государство обязано предоставить доказательства «прямой и непосредственной связи» между необходимостью ограничения и угрозой. К примеру, для сбора персональной информации недостаточно будет аргумента, что когда-нибудь в будущем она может оказаться полезной для защиты определенных государственных интересов.
По поводу наиболее распространенного обоснования правомерности электронной слежки Специальный докладчик заявил: «…Государства часто рассматривают соображения государственной безопасности или общественного порядка в качестве основания для узаконивания любых ограничений». С точки зрения международного права о правах человека такие вопросы должны рассматриваться как представляющие общественный интерес, а не интерес определенного правительства или элиты. Таким образом, «государственную безопасность» следует рассматривать как общественную заинтересованность в сохранении государственной независимости или территориальной целостности, а не как озабоченность отдельного лица или группы сохранением собственной власти или преимущества над соперниками. Неправомерная дискриминация не бывает в интересах общества и не может служить базой для мотивированного ограничения прав. Поэтому меры наблюдения, целенаправленно ориентированные на религиозные, этнические или национальные группы, не могут быть оправданы как «необходимые» для «общественной безопасности».
В принципе сложно мотивировать тотальный сбор и длительное хранение огромного массива нерелевантных персональных данных «необходимостью», напрямую связанной с определенной угрозой государственной безопасности или общественному порядку. При этом, как было отмечено выше, международное право в области прав человека требует, чтобы законы, ограничивающие свободу слова, были не только необходимыми, но и «соразмерными». Доказать, что широкомасштабная слежка соответствует критерию соразмерности, еще сложнее, чем ее соответствие критерию необходимости.
Чтобы ограничение прав удовлетворяло критерию соразмерности, оно должно быть наименее ограничивающей мерой защиты общественных интересов, побудивших прибегнуть к этим ограничениям. Сложно представить, каким образом постоянное вторжение в личную жизнь и отслеживание коммуникационных данных каждого человека могут быть соразмерными конкретной угрозе, даже если эта угроза исходит от конкретного террористического движения. На самом деле подобная практика нарушала бы само «существо признанного в Пакте права».
Специфика интернета такова, что старые проблемы – будь то терроризм, угрозы, дискриминация меньшинств или предотвращение преступлений – могут казаться более пугающими и требующими новых решений. Но, если мы верим в то, что права человека действительно являются ценностью, наш долг – систематически подвергать каждое новое решение, направленное на ограничение прав, тщательному рассмотрению на предмет необходимости и соразмерности.
Применение стандартов прав человека к вызовам сегодняшнего дня
Представители правоохранительных органов утверждают, что для выявления террористов и предотвращения нападений нужно собрать большой «стог» данных для анализа. Предполагается, что чем больше данных будет собрано, тем больше будет добыто из них полезной информации, и это, в свою очередь, позволит найти в «стоге сена» больше «иголок», представляющих истинную угрозу. Подобная тактика может работать при решении задач, когда в распоряжении имеется множество аналогичных случаев и сравнительно легко определить факторы риска.
Но террористы и террористические заговоры относительно редки и довольно сильно отличаются по профилю, мотивации и отдельным деталям. Опасность заключается в том, что ложные следы могут привести к перегруженности системы и отвлечь ресурсы от более продуктивных действий, таких, например, как создание надежных сетей осведомителей или проверка преступного прошлого подозреваемых.
Эксперт по безопасности Брюс Шнайер в своей последней книге «Данные и Голиаф» пишет: «Нет никаких научных оснований полагать, что увеличение объема нерелевантных данных о невинных людях облегчает поиск и выявление террористического заговора, но есть множество доказательств обратного». Даже АНБ призвало своих сотрудников «хранить поменьше данных неверного типа». Чем больше несущественных данных сваливается в «стог сена», тем сложнее обосновывать программу сбора информации как соразмерную. При этом когда массовый сбор данных приводит к массовому хранению данных, возникают дополнительные вопросы. Один из них состоит в том, можно ли информацию, собранную для одной цели (скажем, для нужд внешней разведки), использовать впоследствии в других целях (скажем, для борьбы с наркотиками)?
Смена целевого назначения при использовании данных будет считаться соответствующей международно-правовым нормам в области прав человека только в тех случаях, когда при каждом использовании данных будет обеспечена независимая оценка необходимости и соразмерности. А просто хранение данных для некоего гипотетического использования в будущем сложно обосновать как «необходимое». Недавно Верховный суд Норвегии, рассматривая дело об изъятии у одного кинодокументалиста съемочных материалов, признал аргумент о том, что эти материалы возможно содержат «ценную информацию», способную предотвратить вербовку террористов, недостаточным для обоснования «необходимости» их раскрытия.
Другая проблема заключается в использовании данных с систематической погрешностью для прогнозирования. Корпорации уже давно накапливают и анализируют информацию о потребителях для прогнозирования того, какая реклама, какие новости или объявления о найме на работу являются наиболее подходящими для сферы их деятельности. Закон о защите персональных данных может предложить определенную защиту от подобного профилирования, потребовав, чтобы процесс работы корпораций с вашими данными был более прозрачным, и позволив вам корректировать свои данные или отказываться от предоставления таковых.
Но в случаях, когда власти используют анализ данных для прогнозов типа: возможен ли рецидив у обвиняемого определенного психологического профиля или куда направлять силы полиции, – зачастую мало прозрачности в том, какие данные берутся для построения алгоритма, и в итоге - данные с систематической погрешностью приводят к искаженным результатам. Методы работы правоохранительных органов слишком часто отражают тенденциозность. Хьюман Райтс Вотч продемонстрировала это на примерах полицейского профилирования иммигрантов и мусульман, а также расовой диспропорциональности при арестах и заключении под стражу в США, оскорбительных проверок документов у мусульман во Франции и дискриминации в отношении трансгендеров со стороны полиции в Шри-Ланке. Алгоритмы, построенные на данных с систематической погрешностью, могут усилить и даже преумножить тенденциозность классификации и процедур, замкнув всё в жуткий самоподпитывающийся цикл.
Слежка, даже когда она мотивирована, предполагает ограничение прав человека, но тенденциозность может превратить ее в дискриминацию и даже в преследование. Когда вера человека, его этническая и расовая принадлежность или его сексуальная ориентация воспринимаются полицией или неким алгоритмом как индикаторы потенциальной преступности, это означает, что права человека нарушены. Программы «противодействия насильственному экстремизму» могут попасть в эту ловушку, если будут концентрироваться на выражении «экстремистских» убеждений и мнений в той же мере, что и на любом проявлении настоящего насилия.
Например, действующая в Великобритании стратегическая программа «Предотвратить» обозначает свою цель как противодействие «идеологии» – то есть идеям – и определяет «экстремизм» как «громкую или активную оппозицию фундаментальным британским ценностям». Школы – а следовательно, и учителя – обязаны осуществлять мониторинг активности детей в интернете на наличие признаков радикализации и вмешиваться в тех случаях, когда речь идет об «уязвимых» детях. Программа вызвала широкую критику со стороны учителей, усмотревших в этом подавление свободы слова в классе, а также со стороны многих других за стигматизацию и отчуждение именно тех групп общества, в помощи которых правоохранительные органы нуждаются больше всего для выявления угроз.
При использовании принципа соразмерности видно, что чем больше программа ограничивает права большого числа людей, тем более инвазивным способом защиты безопасности она является. На самом деле, масштабные посягательства на права человека сами по себе могут ухудшить ситуацию в сфере государственной безопасности или общественного порядка, подрывая доверие к правительству и веру в защиту меньшинств. Наглядные примеры тому – законы, направленные против анонимности или требующие от компаний расшифровывать коды (см. Россия и Китай). Несомненно, анонимностью и шифрованием пользуются некоторые преступники, чтобы скрываться, но и обычные люди используют их, чтобы избежать преследования, защитить транзакции или просто чтобы обеспечить конфиденциальность в общении и делах.
Ни анонимность, ни шифрование не являются абсолютными правами. Суд может распорядиться, чтобы была раскрыта личность подозреваемого в уголовном преступлении, или потребовать у человека расшифровки его сообщений для нужд расследования. Но несоразмерность возникает тогда, когда власти принуждают компании допустить их через «черный ход» к технологиям с защищенным доступом, утверждая, что нарушение прав и безопасности персональных данных миллионов пользователей необходимо для того, чтобы поймать конкретных злоумышленников.
Когда Министерство юстиции США, стремясь получить доступ к информации, содержащейся на iPhone сан-бернардинского стрелка, пыталось заставить компанию «Apple» переформатировать средства защиты телефона, на карту было поставлено нечто большее, чем защита конкретного телефона. Эта «доработка» могла быть в результате утечки информации или взлома попасть в руки преступников, которые получили бы возможность вскрывать такие же модели телефонов. Не было и гарантии, что правительство США или других стран не станут в аналогичных случаях снова выдвигать подобные требования, подвергая тем самым опасности защищенность всех пользователей телефонов той или иной модели.
Власти не могут уклоняться от выполнения своих обязательств в области прав человека, возлагая на компании всю ответственность по пресечению нецивилизованного поведения, по де-индексации информации или хранению ненужных данных. Влияние такой практики на права человека может быть столь же несоразмерным, как если бы эти ограничения были наложены самим правительством. Более того: частные компании обладают значительно большей свободой действий, чем государственные акторы, в установке правил на свои услуги, и для потребителей оспаривать эти условия может оказаться гораздо более сложным делом, нежели законы, введенные правительством.
Прежде чем вынуждать интернет-провайдеров отслеживать и накапливать весь входящий трафик или предоставлять лазейку к средствам защиты, властям следует подумать о том, как это скажется на правах человека. Даже когда гражданские группы призывают корпорации внедрять такие ценности, как культура общения, необходимо понять, будут ли предложенные корпорациями правила прозрачными или размытыми, будут ли они справляться с вызовами – или их будет определять безразличный к правам человека алгоритм, неспособный отличить порнографию от фотоискусства.
Приведение методов работы государства в соответствие с международными стандартами
Применение принципов необходимости и соразмерности не означает, что регулирование при ограничении прав человека невозможно. Некоторые ограничения являются весьма существенными, поскольку, например, защита людей от терроризма или подстрекательства к насилию также являются обязательствами по соблюдению прав человека. И со всей очевидностью принципы необходимости и соразмерности воспринимаются всерьез, только когда законы и методы работы государства прозрачны, когда существуют независимый надзор за исполнительной властью и способы обжалования и компенсации.
Ограничения следует применять к как можно меньшему числу людей и прав и на как можно более короткие сроки. Также нужно понимать, что лучше работает для урегулирования тех или иных проблем: требуются ли какие-то действия со стороны государства или лучше решать данные вопросы силами общества, или с помощью новых технологий, или поддержкой и продвижением контрпропаганды. Чтобы найти наименее ограничительное средство, требуется определенная креативность и некоторое сотрудничество между теми, кто руководит, и теми, чьи права находятся под угрозой.
Существующий сегодня разрыв между словами и действиями государств не может продолжаться бесконечно. В наш цифровой век либо права человека пострадают, либо должна быть восстановлена связь между методами работы государства и защитой прав человека.
Права человека и безопасность – это две стороны одной медали. При систематическом нарушении прав общество становится незащищенным, это может подтвердить любой, глядя на разрушение Сирии. Общества, в которых население лишается права на неприкосновенность частной жизни в интернете и средств электронной безопасности, беззащитны – перед лицом преступности, демагогов, коррупции, запугивания и стагнации. И сегодня, когда мы стремительно несемся в цифровое будущее, благоразумно было бы захватить с собой и наши права, а не бросать их на обочине вместе с печатными машинками.