Эрик Голдстейн
Как и все остальные, мы пропустили ее приход. Несмотря на то, что мы, правозащитники, пристально отслежили ситуацию на Ближнем Востоке и в Северной Африке, непрерывно говорили с обездоленными, угнетенными, непокорными. Казалось, мы были в курсе всего и вся. Но всплеск и размах народных выступлений, которые охватили регион в 2011 г., оказались для нас столь же неожиданными, как и для политиков, ученых, дипломатов и журналистов.
Что помешало нам разглядеть грядущие восстания? Одна из причин – мы переоценивали прочность некоторых авторитарных режимов и недооценивали общественный запрос на лучшую жизнь, в том числе и применительно к правам и свободам. Конечно, мы много раз слышали алжирское слово хогра, которым по всей Северной Африке обозначают чувство стыда из-за пренебрежительного отношения со стороны власти. Но мы не сумели разглядеть за этим близость общерегионального революционного подъема, основу которого во многом составляла борьба за достоинство.
Безусловно, концепция достоинства составляет ядро прав человека. Как гласит Всеобщая декларация прав человека, «признание достоинства, присущего всем членам человеческой семьи, … является основой свободы, справедливости и всеобщего мира». В Коране говорится, что Бог даровал уверовавшим достоинство. О взаимосвязи достоинства и прав человека говорят и современные философы. Так, Марта Нуссбаум отмечает, что все люди «равны в своем достоинстве и равноценны». По ее мнению, основной источник этих ценностей заключается в силе морального выбора в пределах их границ, который позволяет им обоснованно претендовать на определенное отношение со стороны общества и политиков: «Это отношение должно … уважать и поддерживать свободу выбора и … уважать и поддерживать равную ценность каждого человека как субъекта этого выбора».
Концепция достоинства настолько важна для прав человека, что – для меня, по крайней мере, - до «арабской весны» она воспринималась как абсолютная данность. Задолго до самосожжения мелкого тунисского торговца Мохамеда Буазизи 17 декабря 2010 г., в очередной раз униженного в тот день полицией, случались бесчисленные похожие отчаянные протесты людей, не желавших быть «быдлом». Они оставались незамеченными, но постепенно накапливали критическую массу отчаяния, которая вспыхнула от очередной искры 17 декабря, через месяц смела президента Зина эль-Абидина бен Али, а потом прокатилась волной массовых выступлений вплоть до Сирии, Бахрейна и Йемена.
Можно вспомнить, например, как в 2004 г. тунисский агротехник Салахаддин Алауи, отбывший 14-летний срок за политику, уселся на местном базаре с плакатом, предлагая на продажу своих дочерей. Правительство Бен Али не оставило ему возможности содержать семью, запретив брать на работу бывших политзаключенных. К тому же после освобождения Алауи был на 16 лет помещен под «административный надзор» властей.
Жажда достоинства, включая право на самоуправление, явно наблюдалась по всему Тунису 23 октября 2011 г., когда больше 80% зарегистрированных избирателей выстроились в очереди, чтобы проголосовать на первых свободных выборах – в учредительное собрание, которому предстоит разработать конституцию. «Я первый раз три часа стою в очереди за чем-то, и я улыбаюсь», - сказал мне один из этих людей.
То же самое требование уважения собственного достоинства вывело на улицы далекий от политики средний класс в Египте. В феврале 2011 г. 26-летний компьютерщик Рамиз Мохамед, работавший в телекоммуникационном секторе, рассказывал TheNewYorkTimes:
… Блокирование сайтов и связи 28 января были одной из главных причин, которые вывели меня и многих других на улицу… Представьте, что вы сидите у себя дома – и никакой вообще связи с внешним миром. Я решил для себя: «Так не пойдет, мы не бараны у них в стаде». Вышел на улицу и примкнул к протестам.
Для многих ливийцев достоинство вернулось через восстание, показавшее миру, что Ливия – это не только Каддафи, с именем которого эту страну отождествляли четыре десятка лет, но еще и народ, способный сам решать свою судьбу.
Мы не смогли предсказать «арабскую весну», потому что слишком зациклились на том, что делают или, точнее, чего не делают, правительства, чтобы обеспечить «предложение» - возможность реализации основных прав и свобод, забыв о том, что существует еще и идущая снизу потребность – «спрос» на эти права, ради удовлетворения которой люди готовы идти на немалый риск.
Мы видели главным образом авторитарные правительства, устойчивость которых не вызвала сомнений, даже если они допускали в своей стране контролируемый плюрализм, сдержанную независимость печатных СМИ и хрупкое гражданское общество. Мы недооценили нарастание общественного запроса на права и свободы, которое в итоге «выстрелило» восстаниями 2011 года, когда тысячи мирных демонстрантов своей жизнью платили за свободу в Тунисе, Египте, Ливии, Сирии, Йемене и Бахрейне.
В определенном смысле, это было простительной ошибкой в расстановке приоритетов. В конце концов, к началу прошлого года большинство арабских стран уже не один десяток лет жили при репрессивном режиме. Постепенно набиравшие силу на протяжении последнего десятилетия правозащитная активность и экономический и политический протест были не столь явными.
Так, в Египте в 2004 г. возникло движение «Кифая» («Хватит!»), которое объединило уличные протесты и интернет-активность против нового срока президента Мубарака и выдвижения его сына в качестве наследника. В стране также обострялись трудовые конфликты: в апреле 2008 г. в ходе подавления полицией забастовки текстильщиков в Махалла-Эль-Кубре были убиты четыре человека. Созданное после этих событий в Facebook«Движение 6 апреля» быстро разрослось до десятков тысяч участников, значительную часть которых составила образованная молодежь, до того не участвовавшая в политике. Это движение стало одним из главных организаторов демонстраций на площади Тахрир, начавшихся 25 января 2011 г.
Аналогичным образом развивалась ситуация в Тунисе: там в 2008 г. протесты вспыхнули в депрессивной провинции Гафса, где бедняки и безработные вышли на улицы протестовать против практики найма «своих» на государственное горнодобывающее предприятие. В ответ на массовые аресты и пытки со стороны полиции сформировался боевитый союз профсоюзных и политических активистов и правозащитников. В итоге правительство Бен Али подавило протесты и не позволило им разрастись, но сочетание низового протеста в забытой глубинке и движения солидарности с ним на севере сегодня выглядит генеральной репетицией победного восстания на рубеже 2010 – 2011 гг.
В Йемене после объединения в 1990 г. севера и юга гражданское общество переживало бурный рост и во многом смогло противостоять попыткам разделаться с независимыми СМИ и общественными объединениями, которые с 2007 г. предпринимались президентом Али Абдуллой Салехом, правившим с 1978 г. В начале 2011 г. лидеры гражданского общества стали одной из главных движущих сил выступлений за его отставку. (В числе противников Салеха были еще повстанцы хути на севере и сепаратисты на юге, недовольные дискриминацией со стороны центральной власти, а также бригада армейских дезертиров и племенные ополчения.)
Правозащитники поднимались в последнее десятилетие даже при едва ли не самых жестоких режимах в регионе – в Сирии и Ливии. В первом случае заявка на основные права со стороны тогда еще немногочисленных групп проявилась в форме движения «Дамасская весна» и комитетов за возрождение гражданского общества, возникших вскоре после того, как Башар Асад в 2000 г. унаследовал от отца президентский пост. В этом же ряду стоит и «Дамасская декларация» 2005 г. Впоследствии многие их участники надолго оказались за решеткой. В Ливии семьи жертв бойни 1996 г. в тюрьме Абу-Салим стали первыми, кто начал регулярно выходить на демонстрации, после того как в Бенгази в 2008 г. суд обязал правительство обнародовать информацию о судьбе «пропавших» заключенных.
Параллельно с этими открытыми формами выражения протеста в обществе нарастала и подспудная оппозиционность.
В Тунисе те, кто симпатизировали делу прав человека, но под давлением правительства Бен Али в первой половине 1990-х гг. «завязали», в 2000-х гг. вновь активизировались. Так, в 2001 г. оказалось, что профессор журналистики, пятью годами ранее отказавшийся от встречи с нами из страха попасть в поле зрения госбезопасности, присутствует на мероприятиях Тунисской лиги за права человека и рассказывает иностранцам об ущемлении свободы СМИ. Родственники политзаключенных, незадолго до того избегавшие контактов с международными правозащитными организациями, теперь оставили свой страх за последствия для себя или для близких и стали сами искать выход на правозащитников и пытаться предавать гласности судьбу осужденных.
Что же изменилось?
К профессору пришло осознание того, что гражданское общество слишком долго остается парализованным и что пора так или иначе обозначить собственную позицию. Семьи политзаключенных поняли, что, продолжая молчать, они ничего не получат. С другой стороны, терять им было нечего, поскольку их родственники оставались за решеткой. В результате вокруг ядра несгибаемых активистов стал формироваться круг людей, готовых, пусть, может быть, и не столь бескомпромиссно, отстаивать свою позицию по каким-то проблемам прав человека.
Эти подвижки усиливались распространением новых коммуникационных технологий, которые в режиме реального времени и с минимальными затратами обеспечивали местным активистам выход на национальную и международную аудиторию. Возможность безопасно и анонимно обмениваться информацией и подключенность к мировым сетям помогали активистам выстоять, несмотря на репрессии. Это также подталкивало их к формулированию требований в терминах прав человека, то есть универсальной и нейтральной платформы, которую можно поддержать вне зависимости от политической ориентации.
Одновременно правительства стали понимать, что нельзя просто так игнорировать свой правозащитный имидж. Лидеры, которые когда-то пытались дискредитировать права человека как чуждое национальной культуре изобретение Запада, в 1990-х гг. стали создавать и продвигать собственные комиссии по правам человека.
К 2000 г. такие комиссии существовали практически во всех странах региона. На практике большинство их «пиарили» политику и практику правительства и пытались замалчивать нарушения. Но вопрос здесь не столько в объективности этих институтов, сколько в том, что само их существование отражало признание правительством прав человека как важнейшего индикатора, по которому его будут оценивать как в собственной стране, так и в мировом сообществе.
Еще одним свидетельством «правозащитного ренессанса» в этих странах было то, насколько много жертв и свидетелей нарушений соглашались давать фактуру правозащитникам. Когда наши сотрудники собирают материалы, скажем, о пытках и несправедливом лишении свободы, они всегда объясняют, что мы готовим публичный доклад, чтобы предать гласности факты нарушений и требовать от властей исправления ситуации. Учитывая то, насколько мало мы могли обещать нашим собеседникам, нельзя не поражаться их неизменной готовности поделиться с нами своими историями. Рассказывая о пережитом, они утверждались в собственном достоинстве или воздавали должное жертвам, поскольку в формате интервью отдельный и локальный, казалось бы, факт жестокости и несправедливости представал как правозащитное событие, предусмотренное системой международного общения, выстроенной на договорах, которые их правительство обязалось соблюдать. Рассказы о незаконных убийствах также связывали семьи друг с другом и позволяли выявить наличие устойчивой практики, что давало возможность противостоять попыткам правительства минимизировать нарушения, представляя их изолированными эпизодами.
События прошедшего года напомнили нам о том, что борьба с репрессивным режимом за свои права не обязательно означает признание этих прав за всеми людьми. Права человека могли служить движущей силой протестов, всколыхнувших Ближний Восток и Северную Африку в 2011 г. Однако защита прав всех, особенно уязвимых групп населения, остается актуальной задачей не только в странах, где еще сохраняется авторитарный режим, но и там, где он уже пал.
Например, вскоре после свержения Бен Али и Мубарака, женщины, которые выходили в Тунисе и Египте на демонстрации с требованием равноправия, наталкивались на противодействие со стороны контрдемонстрантов. В Тунисе в июне толпа разгромила кинотеатр, а в октябре - сожгла дом телечиновника за показы, которые сочли оскорбительными для ислама. В Ливии ополченцы оппозиции подвергали недозволенному обращению тысячи трудовых мигрантов из центральной Африки, объявляя их наемниками Каддафи. В Египте единство мусульман и христиан во время антимубараковских выступлений сменилось жестоким межобщинным насилием.
Возникший новый пояс нестабильности, скорее всего, еще принесет сюрпризы в наступающем году. Подобно тому как стремление к достойной жизни отправило в небытие череду авторитарных режимов, оно же может спровоцировать восстания и против новых правительств, если те не смогут или не захотят удовлетворить общественный запрос. Мы не разглядели приход «арабской весны», поскольку прозевали признаки оттепели. Но нам следовало бы усвоить урок, который преподали нам арабские народы, - о том, какая сила скрыта в тяге людей к достоинству. Едва ли они в ближайшее время согласятся расстатьс