ВСЕМИРНЫЙ ДОКЛАД ХЬЮМАН РАЙТС ВОТЧ - 2007

Январь 2007 г.

Исчезающий вид: свобода выражения мнений после 11 сентября

Дайна ПоКемпнер, юрисконсульт Хьюман Райтс Вотч

Журналисты на прицеле
Новые уголовные составы эпохи антитеррора: «пропаганда» или «апологетика» терроризма и «косвенное» подстрекательство
Новая трактовка старых составов: возбуждение розни и богохульство
Отрицание геноцида: подстрекательство или возбуждение розни?
Технические ограничения: цензура и слежка в интернете
Оценивая ущерб

Когда речь заходит об угрозе подрыва международно-правового запрета пыток после 11 сентября 2001 г., вопрос представляется достаточно очевидным. В конце концов, это ассоциируется с тем или иным конкретным человеком, ставшим жертвой недозволенного обращения, как бы ни старалась администрация Буша-младшего замаскировать это. Далеко не так просто обстоит дело со свободой выражения мнений и убеждений – нормой, имеющей отношение к самому широкому спектру человеческой деятельности.

Право на свободное выражение своего мнения защищает практически любого: известного журналиста и анонимного блоггера; женщину, предпочитающую хиджаб, и женщину, которой больше нравится бикини; гонимого правозащитника и отвратительного организатора геноцида. Эрозия запрета пыток вызывает тревогу из-за абсолютного характера этой международной нормы – с точки зрения международного права, никакие другие интересы при этом не должны приниматься во внимание. Право же на свободное выражение мнений может толковаться в контексте общественной или государственной безопасности, общественного порядка, морали и прав других лиц. Сообщества, где присутствуют все эти аспекты, нередко не являются монолитными, в то время как определение самого права является более размытым. Целостное видение ситуации нетрудно утратить.

Поэтому по прошествии добрых пяти лет после сентябрьских терактов в США особенно важно попытаться оценить состояние свободы выражения мнений, и результаты этой оценки не внушают оптимизма. Наложение антитеррористических мер на тенденции, возникшие задолго до 11 сентября, привело к возникновению целого ряда угроз для этого важнейшего права.

Будь то в Ираке, России или на Филиппинах, журналисты считаются проводниками интересов той или иной стороны или даже комбатантами и в последнее время чаще, чем когда-либо становятся мишенью нападений. Глобальные миграционные процессы (в частности – проблемы интеграции мусульман в Европе) и устойчивое развитие гражданского общества во многих прежде закрытых странах (как в России и Китае) только еще больше подталкивают правительства к закручиванию гаек. Борьба с терроризмом реанимировала многие старые формы цензуры и привела к появлению новых. Уголовная ответственность за «пропаганду терроризма» получает все более широкое распространение, а дела о возбуждении той или иной розни все чаще используются для применения уголовных или административных санкций против тех, кто считается экстремистами. Вопреки - или вследствие – продолжающейся информационной революции государства также пытаются принимать срочные меры по введению цензуры в интернете, в то время как новые технологии приводят к взрывному росту слежки за гражданами, которую власти нередко оправдывают необходимостью противодействия терроризму.

Инвентаризация брешей в праве на свободу выражения мнений небезынтересна и сама по себе, однако после этого стоит отступить на шаг, чтобы лучше понять, как они сказываются на ситуации в целом. Неоправданная перлюстрация информационных потоков или введение новых составов преступлений, связанных с высказываниями, меняет весь контекст, в котором принимаются решения о публикации той или иной статьи, произнесении той или иной проповеди или ношении той или иной одежды. Глобальные последствия имеют к тому же новые ограничения, вводимые в странах с давней историей защиты свободы слова: такие прецеденты служат удобным прикрытием и поощрением для государств, известных своей репрессивной практикой в этой области. При этом кумулятивный эффект оказывается намного серьезнее совокупности последствий отдельных шагов.

Соответственно, становится очевидно, что одним лишь латанием дыр положение не поправить. В этом материале обозначаются некоторые негативные последствия и предлагаются способы реагирования. Необходимо преодолеть привычку рассматривать каждое ограничение в отрыве от других и только в локальном контексте. По каждому случаю посягательства на свободу выражения мнений должна следовать немедленная реакция, и это должно делаться систематически и многократно, если мы хотим отстоять все остальные права и свободы.

Уместно вспомнить слова издателя и борца за отмену рабства Фредерика Дугласа:

Свобода становится бессмысленной, когда перестает существовать право высказывать свои мысли и мнения. Из всех прав это – кошмар для тиранов. Это то право, от которого они избавляются в первую очередь. Им известна его сила.^[1]

Журналисты на прицеле

Пресса традиционно была и остается мишенью – как в прямом, так и в юридическом смысле. Однако есть все основания говорить о том, что в условиях современных вооруженных конфликтов и так называемой «войны с терроризмом» профессия журналиста становится как никогда опасной.

В России любое освещение конфликта в Чечне сопряжено с предельным риском. Совсем недавно, 7 октября 2006 г., мир потрясло похожее на заказное убийство Анны Политковской, которое, не исключено, было связано с ее журналистскими расследованиями в связи с Чечней. В том же году за публикации в издававшейся Обществом российско-чеченской дружбы газете «Право-защита» был осужден главный редактор газеты и директор ОРЧД Станислав Дмитриевский, после чего была ликвидирована и сама эта НПО.

Хотя военные корреспонденты и пользуются неприкосновенностью по законам и обычаям войны, они работают в опасных условиях и остаются уязвимыми. Но даже при этом потери журналистского корпуса в Ираке по любым меркам являются беспрецедентными: с марта 2003 г. было убито 137 журналистов и технических сотрудников, в ряде случаев – целенаправленно.^[2] Не меньшую озабоченность вызывает и частота произвольных задержаний журналистов иракскими и коалиционными силами.^[3]

В целом, конечно же, свержение саддамовского режима создало предпосылки для появления в Ираке независимой журналистики, несмотря на общую нестабильность, которая делает это занятие смертельно опасным. Однако даже здесь ситуация неоднозначная. И при оккупационных властях, и при новом иракском правительстве власти накладывали ограничения на обнародование информации, которая хоть в малейшей степени могла рассматриваться как пропаганда идей сопротивления или сторонников Саддама.^[4]

Для получения общей картины полезно обратиться к американской практике в области свободы слова, поскольку традиционно США принадлежит передовая роль в том, что касается правовых гарантий свободы выражения мнений, а американские конституционные гарантии в этой области во многих случаях превосходят нормы законодательства других стран. К сожалению, при Буше-младшем здесь наблюдается существенный регресс.

По сравнению с предыдущими администрациями, Белый дом при Дж.Буше проявлял заметно большее нежелание общаться с прессой, стремясь закрыть общедоступную информацию, отменить содержащуюся в Законе о свободе информации презумпцию открытости и существенно ограничить доступ общественности к президентским документам, которые служат важным источником информации о публичной политике.^[5] Правительство также проявляло нетипичную решимость заставить журналистов раскрывать конфиденциальные источники, в то время как Конгресс раз за разом оставлял прессу без федерального закона, который мог бы защитить журналистов в таких ситуациях.^[6] При первых признаках скандалов, чреватых для администрации репутационными последствиями, первой реакцией исполнительной власти было объявление о начале расследования утечки, как в случае с обнародованием Washington Post существования секретных тюрем ЦРУ или с разоблачением New York Times массового незаконного прослушивания телефонов Агентством национальной безопасности.

В США журналисты, использующие утечку информации, обычно не привлекаются к ответственности, однако есть признаки, что ситуация может измениться. И в администрации, и в правой прессе после упомянутых скандалов раздавались голоса, призывавшие к уголовному преследованию газет за шпионаж. В августе 2005 г. федеральные власти вынеси обвинительное заключение в отношении двух бывших лоббистов из Американо-израильского общественного комитета (American Israel Public Affairs Committee) в связи с получением ими оборонной информации от американского должностного лица и последующей передачей ее должностным лицам иностранных государств и журналистам. Данное дело послужило поводом для обеспокоенности, поскольку может служить первым шагом в направлении уголовного преследования журналистов в будущем: в нем по-иному трактуются положения закона 1917 г., традиционно считавшегося применимым только к источнику утечки оборонной информации, а не к использующим ее журналистам.^[7]

Важно не забывать, что при всем этом пресса оставалась мишенью репрессивных режимов всего мира. На Кубе в 2006 г. по политическим делам за решеткой находились около 25 журналистов, в Венесуэле администрация Уго Чавеса продолжала наступление на критические СМИ с помощью драконовских законов и контроля исполнительной власти над судами.^[8] В Судане органы безопасности арестовывают и задерживают журналистов, запрещают газетные тиражи и проверяют готовящиеся к печати номера – и все это помимо обычных ограничений на освещение ситуации в Дарфуре.^[9] «Черными дырами» с точки зрения свободы слова – как и многих других прав и свобод - остаются Бирма, Туркменистан и Северная Корея, в то время как в Иране и Саудовской Аравии журналистов по-прежнему держат на коротком поводке, несмотря на вхождение этих стран в мировое информационное пространство. Перечень нападений на журналистов и судебных исков против них постоянно пополняется: на момент подготовки доклада «Репортерами без границ» было зафиксировано за 2006 г. 95 убийств журналистов и техсотрудников (максимум за предшествующие четыре года) и 135 случаев лишения свободы.^[10] На этом фоне выделялось решение британской Палаты лордов о придании несколько большей сбалансированности вопиющему британскому закону о клевете через введение дополнительных гарантий защиты для информации, представляющей общественный интерес.^[11]

Новые уголовные составы эпохи антитеррора: «пропаганда» или «апологетика» терроризма и «косвенное» подстрекательство

Подстрекательство к совершению преступления признается уголовно-наказуемым многими правовыми системами мира, и в последнее время появляется все больше отдельных законов, запрещающих подстрекательство к терроризму. Привлечение к ответственности за такие действия может в ряде случаев обеспечиваться и через уголовные статьи о соучастии или преступном сговоре. Как правило, прямое подстрекательство подразумевает прямое побуждение к совершению преступления, причем сознательное, вне зависимости от того, имеет ли место в последующем само преступление. В США конституционная юриспруденция требует наличия вследствие подстрекательства опасности «непосредственно вытекающего» преступного деяния, европейская судебная практика склоняется в пользу более широкой трактовки причинно-следственной зависимости.

Новым словом является все более широкое распространение такого уголовного состава, как «косвенное подстрекательство», т.е. криминализация высказываний, которые считаются потенциально призывающими к преступному деянию, но которые при этом могут не быть четко оформленными с точки зрения содержания или целевой аудитории и могут не находиться в явной причинно-следственной связи с реальными преступными деяниями. Такие законы зачастую не содержат прямого ответа на вопрос, должно ли запрещаемое высказывание всего лишь представлять терроризм или террористов (различным образом или невнятно определяемых) в благоприятном свете или же оно должно быть прямо направлено на побуждение к насильственным преступным действиям и представлять реальную опасность такого развития событий при определенных обстоятельствах.

В 2004 г. законодательство о запрете «апологетики» или «пропаганды» терроризма существовало только в трех европейских странах, однако к середине ноября 2006 г. уже около 36 стран подписали Конвенцию Совета Европы о предупреждении терроризма, обязывающую участников вводить уголовную ответственность за «провоцирование» терроризма – состав, который может включать косвенное подстрекательство.^[12] Новый уголовный состав все шире включается в национальное законодательство. В Испании и Франции нормы об апологетике терроризма существовали еще до 2001 г.; аналогичное законодательство недавно принято в Великобритании и Дании; Турция и Россия в 2006 г. изменили свое законодательство о борьбе с терроризмом таким образом, который позволяет привлекать к ответственность за высказывания, признанные, соответственно, «пропагандой» терроризма или поддержкой «экстремизма».

Австралия рассматривает возможность принятия законодательства по образцу британского Закона о борьбе с терроризмом 2006 г., запрещающего «пропаганду» в тех случаях, когда можно разумно предполагать, что аудитория может понять высказывание как побуждающее к возникновению террористического поведения. В британском законе, однако, не содержится таких признаков преступления, как непосредственная опасность совершения террористического акта или сознательное намерение автора высказывания вызвать такой результат. Здесь важно отметить, что положения о пропаганде или апологетике могут быть использованы не только для привлечения к ответственности отдельных лиц, но и для занесения в «черный список» организаций с целью прекращения сбора средств или замораживания активов (как в Великобритании) или для высылки иностранцев (как во Франции).

Концепция косвенного подстрекательства должна рассматриваться как попытка распространить ответственность за рамки ситуации, когда имеются доказательства того, что автор высказывания явно намеревался спровоцировать аудиторию на преступное поведение. Возникают серьезные вопросы относительно того, остается ли на практике возможность сохранить принципиальное различие между неоднозначными, но законными политическими высказываниями и косвенным подстрекательством.^[13] В Великобритании предпринимались попытки провести различие между теми, кто выходил с плакатами, восхваляющими исполнителей терактов в Лондоне, и теми, чьи плакаты прямо призывали убивать противников ислама. Высказывается также опасение, что законодательство о запрете пропаганды терроризма может быть использовано против мусульман, выступающих в поддержку вооруженного сопротивления оккупации, что традиционно рассматривается как спорная, на законная форма выражения политических взглядов. Заявление премьер-министра Тони Блэра о том, что присяжные определят пропаганду, «когда столкнутся с ней», только усиливает опасения меньшинств, что толкование закона будет зависеть от текущих настроений в обществе.^[14]

Борьба с терроризмом используется для ограничения свободы слова не только в Европе, но в таких странах, как Узбекистан, где это становится удобным предлогом для подавления политического инакомыслия. Ставший для Вашингтона и Москвы после 11 сентября 2001 г. одним из ключевых союзников в борьбе с терроризмом, Ташкент не замедлил воспользоваться антитеррористическим контекстом для резкой эскалации преследований независимых журналистов и правозащитников. При этом наибольшим гонениям подверглись те, кто оспаривал официальную версию о том, что ответственность за гибель сотен безоружных жителей Андижана в мае 2005 г. лежит на исламских террористах.^[15] Иордания, несмотря на обещания реформировать законодательство, сохраняет уголовную ответственность за оскорбление чести и достоинства государственных чиновников и за материалы, наносящие ущерб отношениям с другими странами. В июне 2006 г. власти этой страны отправили за решетку четырех депутатов парламента, навестивших для выражения соболезнований семью Абу Мусаба эз-Заркави; один из них при этом якобы назвал эз-Заркави «мучеником и бойцом». Всех четверых обвинили в возбуждении межобщинной или межрасовой напряженности или вражды между различными элементами нации.^[16]

Едва ли не самый гротескный случай уголовного преследования за апологетику терроризма имел место в Испании, где дело, правда, в ноябре 2006 г. завершилось оправдательным приговором. По требованию Ассоциации жертв террора власти возбудили дело о прославлении терроризма на почве сепаратизма против баскской рок-группы. Последняя в ответ на обвинения в том, что ее песни задевают чувства пострадавших, заявила, что не поддерживает террористов и прямо отмежевалась от вооруженных методов ЭТА. Прецедентное право Европейского суда по правам человека предусматривает необходимость более снисходительного отношения к художественным и политически высказываниям, однако прокурор требовал лишить музыкантов не только свободы, но и права заниматься концертной деятельностью.^[17]

Новая трактовка старых составов: возбуждение розни и богохульство

Как показывают вышеприведенные примеры, граница между возбуждением розни и косвенным подстрекательством является весьма размытой. Концепция косвенного подстрекательства как представления терроризма «оправданным и необходимым» или прославления известных террористов зачастую перекликается с высмеиванием или очернением жертв или идейных противников. При всем том, что эти составы все же различаются, квалификация их как запрещенных деяний основывается на признании способности публичных высказываний вызывать массовое насилие.

Любое государство имеет законное право ограничивать свободу выражения мнений для защиты интересов национальной безопасности или по иным соображениям. При этом запрещение возбуждения розни признается обязательным несколькими международными договорами о правах человека, включая Международный пакт о гражданских и политических правах и Конвенцию о ликвидации всех форм расовой дискриминации. В первом требование запрещения возбуждения розни не предполагает обязательного уголовного преследования, однако вторая многими государствами трактуется как требующая введения уголовной ответственности. В части защиты права на свободное выражение мнений многие государства прибегают к оговоркам или толкованиям этих международных норм.^[18]

Возбуждение розни связано как с ненавистью, так и с оскорблением достоинства. Даже если речь не идет о подстрекательстве к непосредственно вытекающему насилию или преступным деяниям, такие высказывания могут приводить к публичному очернению и индивидуальному чувству неполноценности, вызывая существенные психологические страдания. Однако существо свободы выражения мнений сводится к тому, чтобы гарантировать возможность неоднозначных или даже оскорбительных высказываний, поскольку приемлемая для общества точка зрения в большинстве случаев может быть выражена и без дополнительных гарантий. Соответствующие положения Международного пакта о гражданских и политических правах разрабатывались сторонами, у которых еще свежа была память о Холокосте, и их интересовал не столько вопрос о защите чувств тех или иных групп общества, сколько констатация того факта, что возбуждение розни, даже не связанное с прямым подстрекательством, нередко является ключевым фактором насилия и государственной дискриминации в отношении меньшинств.^[19]

Однако в послевоенные десятилетия на первый план в вопросе о возбуждении розни, в особенности в Европе, вышли политкорректные установки социального равенства. Законодательство и уголовные дела в этой области зачастую были направлены на ограничение контента в отрыве от контекста и, как представляется, не слишком интересовались поисками ответа на трудный вопрос о том, способно ли то или иное высказывание – каким бы возмутительным оно ни было – служить реальным подстрекательством к насилию или иным преступным деяниям со стороны третьих лиц. Примером перехода к этой логике может служить неоднозначное решение Международного трибунала по Руанде в деле Нахимана, когда суд признал возбуждение розни основанием для «преследования» за преступление против человечества:

Возбуждение розни является дискриминационной формой агрессии, разрушающей достоинство членов группы, против которой направлено высказывание. Оно создает ощущение неполноценности не только у самих членов данной группы, но и в отношении членов группы со стороны окружающих, которые воспринимают членов группы и относятся к ним как к недочеловекам. Очернение лиц по признаку их этнической принадлежности или иной групповой принадлежности как само по себе, так и с точки зрения других последствий может составлять непоправимый вред.^[20]

Противостояние между этими двумя подходами – трактовкой возбуждения розни как подстрекательства к преступному деянию или как оскорбления чести и достоинства в чистом виде – далеко не всегда носит явно выраженный характер, как и вопросы оценки посягательства на достоинство в демократическом обществе или в мире глобальных коммуникаций. Ярким проявлением этой неурегулированности стал скандал с карикатурами на пророка Мухаммеда.

30 сентября 2005 г. датская газета Jyllands-Posten опубликовала 12 карикатурных изображений пророка Мухаммеда. Редакция утверждала, что таким образом пыталась преодолеть самоцензуру. Изображения были крайне оскорбительными для мусульман, поскольку в исламе графическое изображение Пророка считается недопустимым, а некоторые рисунки к тому же проводили связь между Мухаммедом – и, собирательно, всеми мусульманами – и терроризмом. Власти Дании отказались принимать меры к издателям, сославшись на обязанность обеспечивать свободу выражения мнений. Дания также не стала приносить официальные извинения. К февралю 2006 г. массовые и зачастую насильственные протесты охватили практически весь исламский мир.

В ходе акций протеста фигурировали вторжения в Афганистан и Ирак, ситуация на Ближнем Востоке, растущая предвзятость Запада по отношению к мусульманам, которых поголовно подозревают в терроризме, а также связанное с эти ощущение гонимости и социального отчуждения у некоторых мусульманских общин во многих странах мира. В контексте ограничений на въезд, дебатов о допустимости хиджаба в общественных местах, черных списков подозреваемых в терроризме, депортаций и расследований в отношении мусульманских благотворительных организаций карикатуры были восприняты как особенно оскорбительные, а многие мусульмане усмотрели в них прямую угрозу.

При этом критика карикатур почти не затрагивала вопроса о возможности дискриминации или насилия в отношении мусульманских общин как прямого следствия их публикации, вместо этого вращаясь вокруг общих проблем равенства. Нежелание датских властей принимать меры в отношении газеты или извиняться воспринималось на фоне широкого распространения в Европе законов об ответственности за отрицание Холокоста и законов о богохульстве, защищающих христианство. Выяснение вопроса о том, вправе ли были СМИ публиковать карикатуры, смешалось с выяснением вопроса о том, правы ли были СМИ, пойдя на такую публикацию. В то время как в Европе с ее принципами равенства и недискриминации это послужило поводом для глубокой рефлексии, исламский мир в большинстве своем не воспринял контраргумент о том, что многие мусульманские страны позволяют неуважительные изображения и высказывания в отношении религиозных меньшинств. Иран дошел до того, что объявил конкурс антисемитских карикатур на тему отрицания Холокоста.

Последствия карикатурного скандала были весьма существенными. Государства со значительной долей мусульманского населения, в том числе Иордания, Йемен, Сирия, Индия и Алжир, возбудили дела против журналистов и редакторов, перепечатывавших карикатуры, в Малайзии, Саудовской Аравии, Йемене, Белоруссии, ЮАР и России газеты подвергались цензуре, приостанавливались или закрывались. Организация Исламская Конференция выступила с осуждением Дании и поставила вопрос о принятии на ГА ООН заявления о недопустимости нападок на религиозные верования. 8 сентября 2006 г. Генассамблея приняла глобальную антитеррористическую стратегию, в которой содержалась фраза о необходимости содействовать взаимному уважению религий и не допускать их оскорбления. В своем выступлении на Генассамблее 20 сентября 2006 г. президент Пакистана Первез Мушарраф призвал запретить «оскорбление ислама».^[21]

Такая реакция, по существу представляющая собой международное подтверждение законодательного запрета богохульства как элемента борьбы с терроризмом, уводит любое государство, разделяющее ценности свободы слова и демократии, в прямо противоположном направлении. Критики существующей ситуации справедливо указывают на избирательность современного европейского законодательства о богохульстве, однако главный вопрос состоит в том, почему вообще какая-либо религия должна законодательно ограждаться от критики или даже иронии, в то время как политические, эстетические или культурные взгляды не подлежат такой охране. Нельзя допускать высказываний, провоцирующих уголовно-наказуемые действия в отношении сторонников той или иной религии, но равным образом нельзя и наказывать за высказывания, посягающие исключительно на религиозные идеи.

Такой подход позволяет избежать уголовного преследования за богохульные высказывания или возбуждение розни, представляющие собой посягательство на достоинство, но не подстрекательство к преступлению. Такая позиция в большей степени соответствует буквальному толкованию статьи 20 Международного пакта о гражданских и политических правах, чем отнесение к запрещенным целых категорий высказываний. Статья 20 обязывает государства законодательно запрещать «всякое выступление в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющее собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию» (курсив - HRW). Формулировка «выступление в пользу» подразумевает необходимость наличия сознательного намерения возбудить ненависть, а не просто одобрение или невольную подпитку ненависти. Указание на то, что выступление в пользу ненависти должно к тому же представлять собой «подстрекательство», подчеркивает необходимость наличия провоцирования к действию, а не просто распространения негативного отношения, поскольку последнее уже в самом начале было широко определено как «ненависть», в то время как насилие и дискриминация относятся к самостоятельным уголовным составам. Однако остается еще «вражда», содержание которой никогда не было до конца понятным, хотя логика контекста подсказывает, что это должно быть нечто больше ненависти – связанное с открытым проявлением ненависти в отношении «иных». Можно с достаточной долей уверенности предположить, что в демократическом обществе лишение свободы может быть признано допустимым за такое высказывание, которое представляет собой подстрекательство, как минимум, к уголовно-наказуемому притеснению, но не за оскорбительное выступление и не за очернение репутации.^[22]

Отрицание геноцида: подстрекательство или возбуждение розни?

Аналогичную эволюцию претерпела и логика законодательства об ответственности за отрицание геноцида. После Второй мировой войны введенные в Германии жесткие запреты на использование нацистской символики или пропаганду нацистской идеологии преследовали цель не допустить возрождения антисемитизма ни в какой форме. Однако вместо того чтобы со временем стать достоянием истории, законы об ответственности за отрицание Холокоста получили в Европе в 1990-х гг. широкое распространение и в этот период были уже скорее появлением политического противодействия антисемитизму, чем реакцией на сколько-нибудь серьезную перспективу подстрекательства к геноциду. Более того, не исключено, что широкое распространение такого законодательства в новейшее время облегчалось все большей маргинальностью тех, кто выступал за отрицание Холокоста.

Во Франции в 2006 г. законодатели рассматривали вопрос о криминализации отрицания геноцида армян, но едва ли в связи с наличием реальной угрозы его повторения, тем более в самой Франции. В том же году в Бельгии членом кабинета министров было предложено законодательно запретить отрицание геноцида в Руанде. С большой долей вероятности можно предположить, что это скорее было связано с исторической ролью Бельгии в Руанде, чем с допущением, что современная Бельгия является очагом возрождения насилия в отношении тутси.

Исполнительный директор Комитета защиты журналистов Джоэл Саймон отмечает тенденцию, обозначившуюся во многих африканских странах после того, как Международным трибуналом по Руанде были осуждены лица за подстрекательство к геноциду по радио. Политические партии нередко создаются по этническому или племенному признаку; критика правительства провоцирует политические протесты; после этого правительство применяет санкции к СМИ за «подстрекательство к мятежу» или «возбуждение розни», ссылаясь на необходимость не допустить массового межэтнического насилия. Такая ситуация особенно явственно присутствует в Руанде где обвинения в «раскольничестве» и «отрицательстве» (последнее, по сути, подразумевает отрицание геноцида) часто используются против тех, кто считается противником или критиком власти, включая единственную в стране независимую газету Umuseso.^[23]

Заложенный в законах об ответственности за отрицание геноцида потенциал произвола дает веские основания серьезно задуматься об их обоснованности. В Руанде, где еще свежа кровь жертв, запрещение отрицания геноцида, казалось бы, вполне оправдано. И все же использование властями этого законодательства для подавления критики не может не настораживать. Уголовное преследование за отрицание геноцида в интересах защиты жертв от оскорблений или реального вреда, причиняемого таким отрицанием, может с легкостью выходить за рамки разумного. В последнем случае оно становится новым инструментом преследований, который можно эффективно применять для подавления общественно-политических дебатов и подрыва плюрализма. Криминализация отрицания геноцида представляется более разумной в контексте предупреждения собственно подстрекательства к насилию или даже геноциду, и любое решение о запрещении тех или иных высказываний должно учитывать вероятность вытекающих конкретных преступных деяний в данном конкретном контексте.

Превращение же отрицания геноцида в преступление против политкорректности чревато очевидными негативными последствиями. Такой подход делает мучеников из отщепенцев, как в случае с осуждением в Австрии Дэвида Ирвинга – апологета нацизма, о котором едва ли кто-нибудь вспомнил, если бы не судебный процесс февраля 2006 г. Он создает почву для расширительного толкования «отрицания» и «геноцида» и для скатывания к преследованию за инакомыслие, поскольку редкое правительство способно устоять перед искушением объявить своих критиков источником угрозы для национальной безопасности или прав человека. Наконец, по ходу дела девальвируется само понятие генцида, в результате чего правительства начинают вполне обоснованно избегать того, чтобы вмешиваться или называть вещи своими именами, когда речь идет о сознательном уничтожении целых народов.

При всем этом отрицание геноцида, даже не связанное с подстрекательством к преступлению, зачастую представляет собой возбуждение розни, наносящее серьезный ущерб как той или иной группе, так и отдельным ее членам. Обязанности государства в отношении отрицания геноцида не ограничиваются только лишь уголовным законом. Прежде всего государство обязано признать геноцид при наличии к тому достаточных доказательств и обеспечить надлежащие возможности возмещения ущерба и предупреждения, включая действия, направленные на признание, просвещение и обсуждение. Выступающие за отрицание геноцида должны подвергаться общественному бойкоту и даже тем или иным санкциям, если речь идет о причинении реального вреда, однако лишение свободы может применяться только в тех случаях, когда имеет место подстрекательство к насилию. В этом отношении заслуживает внимания опыт Австралии, где для лиц, пострадавших от публичного выражения расовой ненависти, предусмотрено право обращения в Комиссию по правам человека и равным возможностям, в то время как уголовные санкции, как правило, применяются в связи с актами расового шельмования, целенаправленно создающего угрозу преступлений или уголовно-наказуемого притеснения.^[24]

Долг государств признавать факты геноцида и сопоставимых массовых преступлений вытекает не только из вреда, причиняемого отрицанием отдельным жертвам или группам жертв, но и из вреда, причиняемого всему человечеству. Отрицание является формой осквернения памяти мертвых, что противоречит основам человеческих норм. Это способствует утверждению жестокости и создает предпосылки для повторения массовых зверств. Производным от обязанности признавать геноцид и преступления против человечества и сохранять память о них является обязанность не допускать избирательного подхода, отдавая предпочтение одним жертвам при игнорировании или отрицании страданий других. Особенно предосудительным в данном контексте является то, что в Турции некоторые авторы по-прежнему подвергаются уголовному преследованию по статье 301 УК («оскорбление турецкости»), когда пытаются писать о массовых убийствах армян в 1915 г. или пытаются говорить о возможности признания этих событий геноцидом.^[25]

Технические ограничения: цензура и слежка в интернете

Доступ к информации является ключевым элементом свободы выражения мнений: свобода слова утрачивает смысл, если отсутствует возможность донести информацию и идеи до других людей.^[26] В этом смысле интернет служит мощным средством реализации права на свободное выражение мнений и убеждений, формируя глобальную аудиторию и глобальную информационную базу. Вполне естественно, что государства стремятся контролировать интернет по соображениям как достойного, так и недопустимого характера. Не меньшее, хотя и не столь очевидное, значение для свободы слова при демократии имеет приватность. Невозможность самостоятельно выбирать свою аудиторию или искать идеи и информацию без надзора со стороны препятствует свободе мысли, слова и ассоциации. Внешнее наблюдение остается вмешательством даже для тех, кто не склонен поддаваться давлению. Уже одного этого достаточно, чтобы охранять приватность в интересах обеспечения достоинства и целостности личности.^[27]

«Война с терроризмом» не стала причиной, но способствовала усугублению тенденции к ограничению интернета и распространению «сетевой слежки» с использованием современных технологий. Правительства, которые когда-то обосновывали интернет-цензуру необходимостью борьбы с детской порнографией, теперь стали ссылаться на борьбу с терроризмом. Корпорации с готовностью стали предлагать свои услуги по ограничению доступа и фильтрации контента, в том числе оправдывая сотрудничество с репрессивными режимами интересами расширения доступа к информации (и, разумеется, расширения своей доли рынка). Соответственно, слежка и сбор информации стали нарастать по экспоненте – не только потому, что с развитием технологий это стало не таким уж дорогим занятием, но и потому, что в условиях антитеррористического психоза это стало более приемлемым с политической точки зрения.

Некоторые правительства готовы использовать интернет как инструмент развития экономики и образования, но опасаются, что утрата контроля над информацией может привести к утрате контроля над собственным населением. Целый ряд правительств на Ближнем Востоке активно выступают за расширение доступа к интернету, но при этом используют последние разработки в области фильтрации и слежки для мониторинга свободы слова в сети. В Египте, Тунисе, Иране и Сирии авторы острых интернет-публикаций на острые политические темы подвергаются уголовному преследованию и тюремному заключению, блокируется, как и во многих других странах региона, доступ к сайтам с политическим, правозащитным или исламистским контентом наряду с порнографическими ресурсами и интернет-казино, а интернет-кафе находятся под наблюдением.

В 2005 г. Тунис принимал Всемирный саммит по проблемам информационного общества, демонстрируя тем самым свою приверженность расширению интернет-доступа. Однако одновременно мировое сообщество получило возможность ознакомиться с практикуемыми правительством жесткой цензурой, притеснениями и уголовным преследованием за сетевую критику по таким составам, как дезинформирование, оскорбление чести и достоинства или терроризм при их широком толковании. Тунисские власти жестко контролируют провайдеров, регулируют работу интернет-кафе и используют фильтры для блокирования доступа к политическим, информационным и правозащитным сайтам. В обоснование онлайновой цензуры правительство ссылается, среди прочего, на необходимость борьбы с терроризмом и подстрекательствами к ненависти и насилию, однако результаты проверки, проведенной Хьюман Райтс Вотч в сентябре 2005 г., показывают, что из 41 сайта радикальных исламистов были блокированы только четыре и доступными были многочисленные ресурсы, относящиеся к производству и покупке оружия. При этом был блокирован доступ к сайту «Репортеров без границ» и к многочисленным оппозиционным и информационным сайтам, что делает правительственную аргументацию малоубедительной.^[28]

Ярким примером корпоративного коллаборационизма служит ситуация в Китае. С приходом в 2003 г. Ху Цзиньтао обозначилась тенденция к ограничению свободы прессы, властями принимаются жесткие меры по контролю и подавлению мирных проявлений политического и религиозного инакомыслия, вплоть до тюремных сроков для журналистов и блоггеров. В Китае действует самая изощренная в мире система фильтрации интернета и сетевой слежки, в которой непосредственно заняты десятки тысяч человек и активно участвуют крупные интернет-компании. Yahoo предоставляет властям информацию о пользователях, что уже дало государству возможность осудить четверых оппонентов правительства, а также отслеживает результаты поиска для исключения острых политических терминов и сайтов. Microsoft и Google также усердно отслеживают свои китайские поисковые системы, выявляя потенциальные сегменты, которые правительство может потребовать заблокировать.

Далеко не во всех случаях цензура носит явный характер: иногда компании ограничиваются минимальным указанием на то, что результаты поиска подверглись фильтрации, без информации, что именно и по какой причине оказалось недоступным.^[29] Skype подвергала цензуре интернет-конференции, не сообщая об этом пользователям. В современных условиях от интернет-компаний требуют выработки кодекса поведения, который определял бы их отношения с правительствами, не уважающими свободу выражения мнений или свободу информации. Маловероятно, однако, что этого будет достаточно, чтобы положить конец «конкуренции компромиссов» в правах человека, без государственного вмешательства, которое ограничило бы добровольную цензуру и непрозрачность.

В области цензуры интернета Китай продвинулся, пожалуй, дальше всех, но он далеко не одинок в своих усилиях. Технологии электронной слежки были переданы китайской стороной правительству Роберта Мугабе в Зимбабве. Тиражировать китайский опыт пытаются такие страны, как Иран, Вьетнам и Тунис. В Бирме отслеживается электронная почта, а в интернет-кафе установлены программы, фиксирующие текущее содержание монитора каждые пять минут. В Узбекистане посетителей интернет-кафе штрафуют за просмотр запрещенных политический сайтов.^[30]

При всей его важности для свободы слова интернет не является единственной областью расширяющейся государственной слежки. В США власти требуют от телефонных компаний устанавливать соответствующее оборудование и настаивают на том, что аналогичное программное обеспечение должно присутствовать в IP-телефонии.^[31] Во многих странах правительства могут с легкостью получать имеющиеся у провайдеров данные о телефонном и сетевом трафике в отличие от доступа к содержанию передаваемой информации, для которого обычно требуется судебная санкция. При этом данные о сетевом трафике, в отличие от телефонного, позволяют получить намного больше информации (посещаемые страницы и сайты, собеседники в чатах, поисковые запросы), что дает возможность составить детальное представление о том или ином пользователе. В государствах Евросоюза периодически поднимается вопрос о необходимости хранения данных электронных коммуникаций в течение определенного срока, с тем чтобы иметь возможность их обработки при необходимости; эта идея пользуется поддержкой и у американских властей.^[32] Правительства создают огромные базы данных и другими способами, в том числе с использованием информации о передвижениях, корпоративных данных, национальных систем выдачи удостоверений личности. Сегодня человек, выступающий в Гайд-парке, имеет все шансы быть заснятым властями на видео: по плотности камер наблюдения Лондон занимает одно из первых мест в мире. Многие не догадываются об этом буме слежения, которое, скорее всего, будет нарастать и углубляться по мере совершенствования технологий. Однако в тех случаях, когда слежка вторгается в свободу совести, как в ситуации пристального мониторинга американскими властями мусульманских благотворительных организаций, это может иметь немалый эффект запугивания.^[33]

Оценивая ущерб

Составление, даже по косвенным данным, свода посягательств на свободу выражения мнений после 11 сентября чем-то сродни публикациям о глобальном потеплении. Опасность является реальной, катастрофической и нарастающей, но при этом практически невидимой. Объем происходящего на различных уровнях лишает нас возможности видеть проблему в комплексе взаимосвязей.

К числу таких взаимосвязей относится ситуация, когда отдельные случаи цензуры негативно сказываются на широком круге людей (как в случае с избирательным уголовным преследованием журналистов), а также негативное воздействие нарушений смежных прав на свободу выражения мнений. Когда реализация права на свободу собраний чревата последствиями, обычно небезопасно становится и высказывать свою точку зрения или вообще каким-либо образом выражать собственную личность. Когда содержание интернета отслеживается, блоггеры оказываются под угрозой, и страдает свобода слова и информации. Подавление свободы слова может быстро перерасти в другие нарушения прав и свобод, когда за неоднозначное высказывание человека сначала арестовывают, заключают под стражу, а затем подвергают пыткам или когда запрещаются нейтральные призывы к профилактике СПИДа через использование презервативов или безопасное сексуальное поведение, в результате чего возрастает риск и начинает умирать больше людей, смерть которых можно было бы предотвратить. Если бы Белому дому и Пентагону удалось изъять из оборота все фотографии из пресловутой тюрьмы Абу-Граиб, едва ли вопрос пыток и допустимых приемов допроса вызвал такой резонанс в Конгрессе и в мире.

Многие новые тенденции связаны с проблемой национальной безопасности. Ссылками на необходимость ее защиты оправдываются ограничения на доступ к электронной информации, обосновываются предписания в области одежды и внешности, определяется выбор приглашаемых к дискуссии ученых, уместность политических аргументов и содержание дозволенных газетных публикаций. И это началось отнюдь не 11 сентября 2001 г.

В 1995 г. группа известных ученых собралась в Йоханнесбурге, чтобы рассмотреть вопрос о взаимосвязи между национальной безопасностью и свободой слова. Принятые по итогам встречи Йоханнесбургские принципы часто цитируются как отражающие лучший опыт национальных юрисдикций. Принципы признают «законными» только те интересы национальной безопасности, подлинной целью и явным следствием которых является защита существования или территориальной целостности страны от использования силы или угрозы ее применения, либо обеспечение возможности ответить на использование силы или угрозу ее применения. Защита государства от компрометации, промышленных беспорядков, огласки нарушений, идеологических отклонений или скандальных разоблачений в духе желтой прессы не относится к интересам национальной безопасности, которыми можно оправдывать цензуру.^[34]

Наше разрозненное восприятие проблемы усугубляется нерегулярностью, с которой большинство людей сталкиваются с новыми ограничениями или ощущают их. Мы не видим ни пуль, ни повесток, против нас не возбуждаются дела о прославлении терроризма или возбуждении розни, а цензура интернета или большая часть способов слежки в большинстве случаев остаются незамеченными. Нас это вроде бы не касается, если только мы не принадлежим к мусульманам в Европе, исламистам в Египте, журналистам в Судане, правозащитникам в Узбекистане, демократическим активистам во Вьетнаме или уйгурам в Китае. Представители этих «целевых групп», напротив, в полной мере ощущают кумулятивный эффект многочисленных ограничений и на собственном опыте знают о сужении пространства для свободы слова.

Можем ли мы избежать участи лягушки, оказавшейся в кастрюле на плите и рискующей свариться заживо, не заметив постепенного повышения температуры? Ведь мы имеем дело с бесчисленными ограничениями, каждое из которых делает мир все менее свободным.

Наш рецепт совпадает к проверенным временем императивом Канта: поступать так, чтобы максима твоей воли могла стать основой всеобщего права. Это довольно эффективный способ проверить свое отношение к тому или иному явлению. В случае с пытками мы должны задаться вопросом, хотим ли мы такого же обращения с нашими солдатами, попавшими в плен. Так же обстоит дело и с оскорблением религии, когда следует задуматься, готовы ли мы предавать своих единоверцев суду за богохульство в отношении чужой веры.

Во-вторых, уголовные санкции должны применяться в отношении преступных деяний, а не оскорблений или некорректных высказываний, какими бы болезненными они ни были. Существует множество способов исправить большую часть ущерба от возбуждения розни, не связанных с лишением свободы. Одновременно нужно требовать самого тщательного обоснования любого ограничения свободы высказываний с учетом серьезности и непосредственности создаваемой ими угрозы, вместо того чтобы следовать огульному подходу, приравнивающему искусство к подстрекательству, а дискуссию – к преступной демагогии.

В-третьих, правительства должны вырабатывать у себя чувство глобальной ответственности за свою политику. Они должны учитывать, как их благие, но ограничительные законодательные инициативы скажутся на жизни их собственных граждан, когда различные группы будут восприниматься как источник угрозы, искушение прибегнуть к цензуре будет становиться все сильнее, а не в меру ретивые прокуроры будут преследовать формы выражения мнений, не предусмотренные изначально. Законы и политические установки, сужающие границы свободы выражения мнений, чреваты негативными последствиями и в международном масштабе, взятые в отрыве от национального контекста и представляемые как универсальный образец правительствами, стремящимися оправдать подавление критики или неугодных меньшинств. Ответственная политика также предполагает недопустимость «перевода стрелок» - на безответственные корпорации, озабоченные исключительно собственными прибылями, или на многосторонние форумы, в рамках которых широкие мандаты по ликвидации социальной базы терроризма могут претворяться в принятие национальных законов, существенно ограничивающих свободу выражения мнений.

Исправить положение еще не поздно, однако для этого потребуется широта видения и более отчетливое понимание, что сегодня подавление инакомыслия одной группы лиц неизбежно ставит под угрозу свободу выражения мнений и самые разные другие права и свободы в глобальном масштабе.

См. также: "Карикатурный скандал": вопросы и ответы

^[1] David J. Brewer, World's Best Orations (St. Louis: Ferd. P. Kaiser, 1899), vol. 5, pp. 1906-1909; http://douglassarchives.org/doug_a68.htm.

^[2] Reporters Without Borders, “War in Iraq,” http://www.rsf.org/special_iraq_en.php3.

^[3] Ann Cooper, “Jailing Iraqi Journalists,” Dangerous Assignments, October 4, 2005, http://www.cpj.org/Briefings/2005/DA_fall05/comment/comment_DA_fall05.html. Оператор CBS Абдул Амир Юнис почти год содержался американскими силами под стражей без предъявления обвинения; в итоге в апреле 2006 г. его дело было закрыто за отсутствием доказательств. Фотокорреспондент Associated Press Билал Хусейн, получивший Пулитцеровскую премию за снимки из Эль-Фаллуджи, на момент подготовки данного материала уже седьмой месяц содержался под стражей американскими силами.

^[4] См., в частности: Mariah Blake, “From All Sides: In the Deadly Cauldron of Iraq, Even the Arab Media are Being Pushed Off the Story,” Columbia Journalism Review (2005), http://www.cjr.org/issues/2005/2/onthejob-blake.asp; Committee to Protect Journalists, “Iraq: Government instructs media to promote leadership’s positions,” November 12, 2004, http://www.cpj.org/news/2004/Iraq12nov04na.html. Совсем недавно власти закрыли два телеканала за выпуск в эфир кадров с иракцами, которые протестовали против смертного приговора Саддаму, что усугубило информационный вакуум, возникший из-за временного приостановления властями выхода основных газет. Reporters Without Borders, “

Two TV stations closed for showing Iraqis protesting against death sentence for Saddam,” November 6, 2006, http://www.rsf.org/article.php3?id_article=19599.